Механический мир. Дилогия - [16]

Но прогресс военного дела стремительно обесценил накопленный опыт — нарезные пушки способны разобрать по камешку крепости и посолиднее. Спасало удачное расположение — большую часть снарядов принимали на себя угловые дома, теперь совершенно разрушенные. Руины служили своего рода равелином: как только заканчивался обстрел, туда выдвигались стрелки и косоприцельным огнём остужали пыл атакующих. А когда неприятель приближался для броска в штыки — оттягивались за баррикаду и занимали места на бруствере.

На этот раз версальцы не ограничились обстрелом с дальней дистанции. По бульвару загрохотали копыта, и на бульвар карьером вынеслись две орудийные запряжки. Расчёты, наследники конных артиллеристов Великого Бонапарта, не сумевшие сберечь их славу при Седане, лихо, с лязгом железных шин, развернулись, скинули пушки с передков и дали залп. Первый снаряд провыл над бруствером, заставив защитников вжаться в камень. Второй зарылся в землю шагах в десяти и взорвался, осыпав баррикаду осколками. Коноводы бегом увели лошадей в тыл, наводчики, подправили прицелы и стали прямой наводкой бить в каменную кладку. Но гранатам, начиненным дымным порохом, явно недоставало мощи: булыжники, прихваченные известковым раствором, держались, а воодушевлённые защитники отвечали на обстрел хохотом, свистом, непристойными советами и ружейной пальбой.

Коля один за другим опустошил два магазина, но попал всего один раз. Он уже жалел, что отказался от «маузера» — с его длинным стволом и прицелом, нарезанным на тысячу шагов, он расстрелял бы расчёты, как мишени на полковом стрельбище.

Попадал не он один: сражённые пулями, повалились двое артиллеристов, их места тотчас заняли другие. Кривошеин, неистово матерясь, разворачивал пушку в сторону новой цели, но наскоро сложенный банкет рассыпался, и многострадальное орудие перекосилось. Теперь выстрелить из него теперь можно было только под ноги атакующим.

Версальцам тем временем надоело впустую разбрасывать снаряды. Наводчики повысили прицел, и следующий залп угодил в верхние этажи домов над баррикадой.

Результат оказался катастрофическим. Переулок заволокло пылью, защитников осыпала каменная шрапнель, поражавшая не хуже чугунных осколков. В мгновение ока погибли шестеро, ещё десяток раненых поползли прочь, залитые кровью. Оставшиеся на ногах бестолково метались в клубах пыли — полуослепшие, потерявшие способность действовать разумно. Те немногие, кто сохранил хладнокровие, кинулись под защиту подворотен. Коля, лишь чудом избежавший смерти (кусок кирпича ударил в бруствер в вершке от его головы) побежал за ними — но не успел он сделать и трёх шагов, как лицом к лицу столкнулся с Николь.

— Николя! Какое счастье, это вы, mon seul ami[16]! Я не знаю, что делать — бежать, спасаться?

Не тратя времени на разговоры, он сгрёб девушку в охапку, втиснул в дверную нишу и закрыл собой. За спиной снова грохнуло, но плотно набитый ранец принял обломок кирпича на себя без ущерба для владельца.

Залп был последним — версальцы пошли в атаку. Навстречу им захлопали редкие выстрелы и Коля, мазнув губами по щеке девушки, шепнул: «жди здесь, никуда не уходи!» и кинулся к баррикаде. Уцелевшие стрелки уже занимали места. Среди них он увидел и Кривошеина: «студент» стоял, возле пушки, опираясь на «германку» и сжимал спусковой шнур.

Грохнуло. Картечь с визгом срикошетила от булыжной мостовой, проделав в рядах неприятеля изрядную брешь. Но версальцев было уже не остановить: первые ряды карабкались на бруствер, задние в упор расстреливали защитников, пытавшихся сбрасывать атакующих штыками. Командира коммунистов, студента с саблей, пытавшегося спасти знамя, закололи у Коли на глазах. А на баррикаду лезли, уставив штыки, новые солдаты: рты раззявлены в крике, в глазах — животный страх и жажда убийства.

Сзади раздались крики: «Отходим к площади!» Коля кинулся прочь, на ходу меняя магазин в «люгере» — и вдруг затормозил, чуть не полетев с ног.

«Николь! Она рядом, ждёт, а он бросил её на растерзание осатаневшей от крови солдатнѐ!»

Он побежал назад, к подворотне, когда фасад дома напротив обрушился и сквозь какофонию боя прорвались новые звуки: треск ломающихся балок, хруст раздавленных кирпичей и мерный металлический лязг, будто по брусчатке ударяли подбитые железом башмаки великана. Мостовая под ногами дрогнула в такт этим шагам, и из завесы пыли возникли очертания громадной двуногой фигуры.

ГЛАВА VII

Невероятному гостю хватило трёх шагов, чтобы оказаться на середине улицы. Он развернулся на месте, скрежеща по булыжной мостовой трёхпалыми ступнями, и двинулся к баррикаде.

Торс гиганта имел вид клепаного из стальных листов ящика со скошенной передней стенкой. Ноги, выгнутые на птичий манер, коленями назад, складывались чуть ли не вдвое под тяжестью сотен пудов стали, от чего казалось, что механизм приседает при каждом шаге. Из шарниров — опорных, соединяющих «ноги» со ступнями, и коленных — вырывались струйки зеленоватого пара. На Колю пахнуло кислой вонью — то ли перестоявшейся помойкой, то ли прокисшим мясным бульоном.

Чудовищный механизм повернул «торс», давая возможность рассмотреть себя во всех подробностях. За его «спиной» чадили нефтяным дымом две трубы — похоже, гигант приводился в действие силой пара. Левая конечность, оснащённая медными, наподобие гидравлических, цилиндрами, была вооружена огромными стальными клещами — такие с лёгкостью могли бы выворотить из земли телеграфный столб. На месте правой торчал обрубок, служащий лафетом для картечницы системы «Гатлинг». От него, как и от зубчатого колеса, установленного на месте ручки, вращающей связку стволов, в прорезь брони уходили приводные цепи — картечница, несомненно, управлялась сидящим внутри ящика-рубки стрелком. Узкие щели в броневых заслонках — как на военных кораблях или блиндированных автомобилях — приходились вровень с окнами третьего этажа, обеспечивая невидимому стрелку отличный обзор.