Мех форели - [13]

Навредила? — воскликнул я. Сердце у меня вырвала. Оно хотя и бьется, но лишь как вставное, механическое. Мышца бьется, качает кровь, однако я ничего не чувствую. С вырванным сердцем исчезли воспоминания, общности, эмоции. Отсутствие общности — вот что меня мучает. Если бы мы, любящие, были гимнастами, держались за руки после каждого смертельного прыжка. Только так: устремляться друг к другу, сливаться воедино в пустом пространстве. Возможно ли, что однажды мы прыгнули и промахнулись, не сумели схватиться за руки. Когда это случилось? В чем была ошибка?

В застекленной тосканской комнате мы без конца сливались воедино, даже не заключая друг друга в объятия. Я сидел у стола, любимая лежала возле камина. Я чувствовал, как мне передается ее трепет. Непрестанно, неослабно. До чего же крепко любовь держала меня. Я весь внутри ее, внутри целостного, прекрасного, чарующего, умиротворяющего, объят любовью, думал я, не веря сам себе. А потом мне пригрезилось, будто я вскрикнул при виде огромного паука. Перебирая угловатыми лапками, он полз вверх по стене. Приглядевшись, я заметил, что тело у паука человечье: англичанин в каске и гамашах полз вверх по стене на неуклюжих паучьих лапах, и, хотя англичанин мне улыбался, я раздавил его набалдашником трости. И заплакал.

Я люблю журчание воды в сточном желобе, оттого что надеюсь узреть форель? Раздавив человека-паука, я вскрикнул. Но хорошо помню, что потом напустился на любимую, выкрикивая: Пойми меня! Пойми меня!

Я рассказывал вам мой последний сон, мадам? — возобновил я разговор с «тетушкой».

Я стоял рядом с женой, у окна с видом на море и скалы. Мы наблюдали за большим, полным пассажиров автомобилем, который ехал вниз по кручам, под таким углом наклона, что кончиться это могло только бедой. Оцепенев от ужаса, мы следили за этим убийственным спуском, и тяжелая машина действительно кувырком скатилась в море. Мы стояли у окна, невольные свидетели катастрофы. Вот только на дне — вода была прозрачная как стекло — пассажиры целые-невредимые вышли из машины и не спеша зашагали прочь. Тут-то мы и смекнули, что морское дно, насколько хватало глаз, кишит гуляющими бездельниками, люди прохаживались во всех направлениях, сталкивались, здоровались. Если б не под водой, то поистине голландская идиллия, мадам.

Да ну тебя с твоими снами, отозвалась она. Лучше бы занялся чем-нибудь, малыш, вместо снов да нелепой болтовни. Разве тебе нечего делать? Бросай свои химеры и возьмись за дело.

Я промолчал. Ведь не объяснишь ей, что говорил я не от словоохотливости. Мне высказаться необходимо.

Когда через несколько дней Кармен неожиданно зашла ко мне, я был шокирован. Что она задумала? Шпионить решила? Впервые кто-то позвонил в мою дверь.

Была тут неподалеку по делам, вот и подумала, что можно бы заодно взглянуть на шубы, сказала она. Ты ведь не против? Последний раз я была расстроена и потому резка. И ресторан мне правда не понравился.

Я запустил руку в кучу мехов в передней.

Прямо целая коллекция шуб, сказала она. Набросила на плечо меховой жакет. Зеркало у тебя есть?

Я подвел ее к большому зеркалу в золоченой раме над камином. Надел ей на шею лисью горжетку.

Можешь взять ее себе.

Вряд ли это понравится хозяйке квартиры, ехидно заметила Кармен. Она ведь существует — или, может, нет? Никогда не поймешь, что у тебя на уме. Мягко говоря, твое поведение сбивает с толку. Точнее, оно совершенно непредсказуемо. Как, например, в ту ночь. Ты спрашивал, не сделал ли мне больно. Нет, этого не было. Ты просто напал на меня, друг мой. Я правда не знаю, чего от тебя ждать. Притом я бы и так легла с тобой в постель. Ведь это был не первый раз. Что с тобой происходит?

Она прогулялась по квартире. Заглянула на кухню и рассмеялась. Ну и грязища, просто фантастика! Как можно жить в этакой клоаке!

Она шагнула к замызганной плите, огляделась, высматривая тряпку и чистящее средство.

Нет, Кармен, вот этого не надо! — поспешно воскликнул я. Я не хочу никакого вмешательства. Это же равносильно взлому. Все останется как есть, пока ситуация не прояснится. А тогда я либо обоснуюсь здесь всерьез, либо съеду с квартиры, смотря по обстоятельствам, и конечно же наведу порядок.

Опять ты говоришь загадками. Ты ведь живешь здесь?

Я не ответил.

Как хочешь. Навязываться не стану. Она собралась уходить.

Если я тебе понадоблюсь, дай знать, добавила она. Я открыл дверь.

Только не ménage a deux[6], ни за что. Ни вмешательств, ни споров, пробормотал я, с облегчением переведя дух. Сбежал вниз по лестнице и постучал к консьержке. Я не желаю никаких визитеров, мадам, сказал я этой особе с болезненно-красным лицом и вечной сигаретой в зубах. Если кто станет меня спрашивать, впредь будьте добры всех спроваживать. Говорите, что меня нет дома. Всем без исключения.

Мне ничего не нужно в тетушкиной квартире, нечего мне там делать, и пускай так оно и будет, пробормотал я на улице. А Кармен, до чего же она навязчивая, если в совершенно незнакомой квартире норовит сразу взяться за работу.

Несколькими кварталами дальше стояла «скорая» с включенной синей мигалкой и распахнутыми дверцами. Санитары как раз вышли из парадной и задвинули в машину носилки с закутанным пациентом. Видно было только изможденное лицо с желтоватой кожей и запавшими глазами. Зеваки на тротуаре хранили молчание, пока «скорая» не отъехала. Что таилось в этом молчании? Наверняка не сочувствие. Соблазнительно-пугающее возбуждение? И ведь они