Мегрэ колеблется - [35]

— Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Бод?

Не колеблясь, она отрезала:

— Нет!

— Почему?

— Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!

— А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?

— Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!

— Вы что — из моральных соображений…

— Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе[9]?

— По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?

— Может быть, она еще больше отдаляла его…

— Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи — из-за нее?

— Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал… Скажем так, не будь ее — может быть еще удалось бы…

— Восстановить?

— Тут нечего восстанавливать… Родители никогда не любили друг друга… И вообще я не верю в любовь… Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое…

— Этого вы и пытались добиться?

— Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность…

— А отец не помогал вам в этом?

Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.

— Отец отступился.

— Из-за мадемуазель Ваг?

— А я больше не буду отвечать вам… Ничего больше не скажу… Вы поставьте себя на мое место — я возвращаюсь из Сорбонны и вдруг…

— Что же, может, вы и правы… Но поверьте, я делаю все, чтобы в дальнейшем избежать мучительных формальностей… Вы тоже представьте себе расследование, которое будет тянуться неделями… Неопределенность… Вызовы в сыскную полицию… Потом — к следователю…

— Да, об этом я не подумала… А что вы будете теперь делать?

— Я еще ничего не решил.

— Вы завтракали?

— Нет. Да и вы тоже, и Гюс, наверно, ждет вас в столовой.

— Разве отец не будет завтракать с нами?

— Ему хочется побыть у себя одному.

— А вы не хотите завтракать?

— Есть сейчас не хочу, но скажу откровенно, умираю от жажды.

— Чего выпьете? Пива? Вина?

— Все равно — лишь бы стакан побольше!

Она невольно улыбнулась.

— Обождите минутку.

Он понял, почему она улыбалась. Она не могла представить себе, что комиссару вынесут стакан вина на кухню или в буфетную, как простому разносчику. Но и не могла допустить мысли, что он сядет рядом с нею и Гюсом в столовой.

Она не стала обременять себя подносом. В одной руке она держала бутылку старого Сент-Эмилиона, в другой — большой граненый хрустальный стакан.

— Не сердитесь, если я была резка и от меня не было проку.

— Ну почему же? От всех вас был прок… Идите скорее есть, мадемуазель Бэмби!

Забавное ощущение — сидеть вот так, в одиночестве, в кабинете Тортю и Бода, с бутылкой вина! Раз он сказал «побольше» — она принесла чайный стакан, и он без стесненья налил его до краев.

Его и в самом деле мучила жажда. А кроме того, ему хотелось как-то подстегнуть себя, ибо за всю долгую службу ему, пожалуй, ни разу не выпадало такое тягостное утро. Комиссар был уверен, что мадам Парандон ждет его. Конечно, ей было известно, что он уже допросил всех домочадцев, и теперь она изнывала, когда же, наконец, дойдет очередь до нее.

Интересно, велела ли она принести себе поесть, как это сделал муж?

Стоя у окна, комиссар пил вино медленными глотками, рассеянно поглядывая на двор. Впервые там не стояло ни Одной машины — только рыжий кот лениво потягивался на солнце. Ламюр сказал, что в доме нет никаких животных, кроме попугая, значит, этот кот соседский и, наверно, забрел сюда в поисках спокойного местечка.

Сначала Мегрэ не решался выпить второй стакан, но, поколебавшись, набил трубку и выпил еще полстакана. Затем, вздохнув, отправился уже знакомыми коридорами в будуар.

Стучать не пришлось. Несмотря на ковровую дорожку, мадам Парандон услышала его шаги и, едва он подошел, дверь открылась. Она была в том же голубом шелковом пеньюаре, но успела за это время причесаться и накраситься, так что выглядела почти так же, как накануне.

Может быть — чуть более напряженное, усталое лицо? Трудно сказать. Чувствовался какой-то надлом, но Мегрэ не мог бы сказать, в чем дело.

— Я ждала вас.

— Знаю. Вот я и пришел.

— Почему же пришли ко мне — последней?

— Ну… может быть, чтобы дать вам время на размышление.

— О чем мне размышлять?

— О том, что произошло… И что неизбежно произойдет дальше…

— Это вы о чем?

— После того как совершится убийство, рано или поздно обязательно следует дознание, арест, суд…

— Разве это касается меня?

— Вы терпеть не могли Антуанетту, не так ли?

— Как, и вы называете ее по имени?

— А кто еще звал ее так?

— Хотя бы Гюс… А может быть, и мой муж… не знаю… Он такой галантный, что даже в самые интимные минуты способен говорить «мадемуазель».

— Она умерла…

— Ну так что? Неужели только потому, что человек умер, нужно наделять его всеми добродетелями?

— Что вы делали прошлой ночью после того, как вернулись из «Крийона» и сестра ваша ушла?

Нахмурив брови, она припоминала. Потом усмехнулась:

— Я и забыла, что вы набили весь дом сыщиками… Да… Представьте себе, у меня разболелась голова, я приняла таблетку аспирина, а потом, ожидая, пока лекарство подействует, попробовала читать… Вон и книга еще лежит там и заложена на странице десятой или двенадцатой… Долго я не смогла читать… и легла… Но заснуть не удалось… Со мной это часто бывает — врач знает…