Мегрэ колеблется - [13]

— А как же иначе, — продолжала она насмешливо. — У детей столько теток, дядюшек, двоюродных братьев и сестер с материнской стороны… У мосье Гассена де Болье четыре дочери, и все они живут в Париже, а у тех свои дети, целая куча, от десяти до двадцати двух лет… Кстати, одна из дочерей прошлой весной вышла замуж за чиновника, ведающего отделом в Морском министерстве… Вот вам сведения о клане Гассена ле Болье… Если вы хотите, я могу составить список с именами мужей…

— Думаю, что пока это не требуется… И часто они здесь бывают?

— То одна сестра, то другая… Хотя они и замужем, но приходят сюда как в отчий лом…

— Тогда как…

— Вы поняли все до того, как я вам успела объяснить… Брат мосье Парандона, Жермен, — врач, специалист по детской невропатологии. Он женат на бывшей актрисе, которая до сих пор осталась очень моложавой и пикантной.

— Он похож на..?

Мегрэ не без стеснения задал этот вопрос, но девушка поняла.

— Нет, на брата он не похож, он такой же крепкий и широкий в плечах, как отец, но чуть выше ростом. Очень красивый мужчина и, сверх ожидания, очень мягкий. Супруги бездетны, редко наносят визиты, а у себя принимают только нескольких близких друзей…

— Но в этом доме они не бывают… — вздохнул Мегрэ, который начинал уже отчетливо представлять все семейные отношения Парандонов.

— Мосье Парандон ходит к ним по вечерам, когда у его жены играют в бридж. Сам он ненавидит карты. Иногда мосье Жермен приходит к брату и беседует с ним в кабинете. Я узнаю это утром по запаху сигареты.

Внезапно в Мегрэ произошла какая-то перемена. Тон его уже не был ни строгим, ни угрожающим, но в его голосе и взгляде теперь не было и оттенка недавней легкости и шутливости.

— Послушайте меня, мадемуазель Ваг. Я уверен, что вы мне отвечали с полной откровенностью, а некоторые вещи говорили даже до того, как я успел вас спросить. Мне остается задать вам еще один вопрос, последний, и я прошу вас быть со мной столь же откровенной. Итак, верите ли вы, что эти письма могут быть шуткой?

Девушка ответила без колебания:

— Нет!

— Чувствовали ли вы до-появления этих писем, что в доме назревает драма?

На этот раз она выждала, зажгла новую сигарету и произнесла:

— Может быть.

— Когда вы это почувствовали?

— Не знаю… Я пытаюсь вспомнить… Может быть, после каникул… Во всяком случае, где-то в это время…

— Что же вы заметили?

— Ничего особенного… Но это носилось в воздухе… Я бы сказала, какая-то гнетущая атмосфера…

— Кому же, на ваш взгляд, грозит опасность?

Она внезапно покраснела и смолкла.

— Почему вы не отвечаете?

— Вы прекрасно знаете, что я сейчас скажу: мосье Парандону.

Мегрэ со вздохом поднялся:

— Спасибо. На сегодня достаточно. Мне кажется, что я вас порядком измучил. Вероятно, я скоро к вам опять загляну.

— Вы хотели бы еще с кем-нибудь поговорить?

— Только не сейчас… Скоро уже полдень… Пора закусить… Итак, до свидания…

Она посмотрела ему вслед, как он тяжело ступал, грузный, неловкий, а когда Мегрэ закрыл за собой дверь, вдруг разрыдалась.

Глава третья

На улице Миромениль сохранился захудалый ресторанчик, обломок старины, где меню по-прежнему выписывали на грифельной доске, а через стеклянную дверь кухни можно было видеть хозяйку, толстуху с ногами, как колонны, священнодействующую у плиты.

У завсегдатаев были для салфеток собственные ящики, и они хмурили брови, если их место оказывалось занятым. Но это случалось редко. Официантка Эмма не любила чужую публику. Сюда приходили старые инспектора с улицы Соссэ да клерки, каких теперь уже редко увидишь и которых представляешь себе не иначе, как стоящими в люстриновых пиджаках за старомодными почернелыми конторками.

Хозяин, сидевший за кассой, узнал Мегрэ и вышел, ему навстречу:

— Давненько вы у нас не были… Но можете гордиться, у вас есть нюх… Сегодня в меню свиные колбаски…

Мегрэ любил иногда закусить в одиночестве, разглядывая обветшалую обстановку, людей, чаще всего работавших в каком-нибудь убогом заведении на задворках, где неожиданно можно натолкнуться на контору нотариуса или ростовщика, на крохотный магазинчик ортопедической обуви и протезов, на лавчонку филателиста.

Здесь Мегрэ, по его собственному выражению, медленно пошевеливал мозгами. Его не одолевали думы. Мысли блуждали с одного на другое, один образ сменялся другим, воспоминания причудливо сплетались с насущными делами.

Парандон произвел на него неотразимое впечатление. Мегрэ жевал сочные хрустящие колбаски с жареным картофелем, который, слава богу, не отдавал пригоревшим салом, а воображение вновь и вновь рисовало ему этого маленького человечка, этого гнома, такого трогательного. Или, может быть, страшного?

— Статья шестьдесят четвертая, Мегрэ… Не забудьте про шестьдесят четвертую статью!..

Навязчивая идея? Но почему этот деятельный адвокат, к которому приезжали с разных концов света и платили огромные деньги за консультации по морским делам, был так заворожен той единственной статьей кодекса, которая, в конечном счете, трактовала вопрос о человеческой ответственности?

И как же осторожно она ее трактовала! Не давая ни малейшего определения безумию. Ограничивая его моментом действия, иначе говоря, моментом совершения преступления.