Медынское золото - [8]

Часть раскосых чародеев хотела, соблазнив лесовиков лёгкой добычей и отправив воинов и самых могучих колдунов в поход, обрушиться тем временем на лесные селения, о которых в степи бытовали непредставимо фантастические домыслы. Говорили, будто капища дикарей полны серебра и золота, а скатным жемчугом дети играют в камешки. А сверх того набег на лес обещает мягкую рухлядь и улыбчивых северных красавиц, каких каждому охота иметь в своём гареме.

Речного жемчуга и мехов у лесного народа и впрямь было изрядно, что соплеменники Ати неосмотрительно подтвердили, привезя на торги переливчатый речной бисер, собольи и горностаевые шкурки, росомаху и бобровую струю.

Другие вражьи колдуны, и их было ничуть не меньше, желали и впрямь до времени заключить с лесом союз, чтобы вместе попытать на прочность наманские города. Какие у лесовиков достатки, это одни лесовики знают, да помалкивают, а Наман богатством кичится: в молельнях крыши чистым золотом кроет. Одна беда, стены в наманских городах каменные, их никакому огневику не прожечь, а города эти чуть не у каждого посада есть. И за стенами там всякого народу довольно – и воинского, и чародейного. Пока ты будешь пытаться с каменной стеной совладать, вражий колдун, безопасно сидя в укрытии, пожжёт тебя вместе со всем твоим народом.

Впрочем, хану Катуму доносили, что ныне в Намане чародейное неустройство, императором сел колдун Хаусипур. Соперников своих согнул в бараний рог, а иных, строптивых, к предкам отправил. Города отстроил, армию пополнил и вооружил, торговлю наладил, как никогда доднесь. Казалось бы, сила наманская возросла невиданно, но волшебниками край оскудел, а один чародей, сколь бы могуч ни был, всю страну не оборонит. Значит, можно пощупать жирные наманские посады, а то и саму столицу со златоверхими храмами и неисчислимой казной. Но брать такого зверя в одиночку не с руки, вот и мутит хан Катум воду, соблазняет наманскими достатками степь, а заодно и лесных жителей, немногочисленных, но славных ведовством.

В этот день великий хан был тревожен, а с Ризорхом особенно ласков, едва ли не льстив. Угодливость в устах человека толстого и громогласного всегда подозрительна, так что Ризорх ничуть не удивился тому, что шепнул ему Атя, прислуживающий за трапезой.

Такую новость надо было использовать быстро, и Ризорх, дождавшись, пока Атя отойдёт, важно произнёс:

– Ты говоришь, о светозарный, что дружба между нашими родами отныне нерушима и наши жёны и дети могут спокойно отпустить мужчин в дальний поход, ибо нет надёжней защиты, чем добрый сосед. А между тем мне стало известно, что не далее как три дня назад конный отряд, ведомый боевым магом, вторгся на наши земли. Была битва, и были убитые.

– Ты умеешь слышать на три дня пути? – уважительно спросил Катум.

На три дня пути не умел слышать ни один маг, но Ризорх не стал разочаровывать хана.

– Родной дом всегда в сердце и слышен всегда, – произнёс он ни к чему не обязывающую фразу.

Теперь разговор мог безболезненно перейти на что-нибудь другое, а переговоры на этом прекратиться, но, видимо, после того, как в ставку пришли вести о неудачном набеге, верх одержали те степные чародеи, что действительно хотели союза с лесом. И Катум, благосклонно кивнув, вернул беседу в неприятное русло.

– Это зевены, – произнёс он таким тоном, словно само имя должно исключить всякое непонимание. – Они всегда были непокорным народом. Полагаю, мне придётся их наказать.

– Это лишнее, великий хан. Напавшие, как бы они ни называли себя, уже наказаны. Их колдун убит, а в степь ушли только те, кому это было позволено, чтобы они рассказали всем, какова бывает судьба тех, кто ослушался великого хана.

Хан вновь кивнул, и Ризорх подумал, что владыка степи напоминает детскую игрушку, деревянного болванчика, вечно кивающего приставленной головой.

Однако сколько ни кивай, а слова о грядущем союзе надо подтверждать тем сильнее, чем больше оснований сомневаться в истинности сказанного. И хан, рыдая в душе, снял с пояса кривую саблю, древнюю, как сама степь. Медынский булат, такого нынче делать не умеют. Наилучшие клинки эта сабля перерубала, словно деревяшку, выстроганную малышом, а урони на подставленное лезвие лёгкое пёрышко, и оно распадётся на части, разрубленное своим весом.

– У кого в руке этот меч, – хрипло сказал хан, – у того в руке победа. Я вручаю тебе свою жизнь.

– Мне нечем отдаривать подобное сокровище, – произнёс Ризорх. Он расшнуровал ворот рубахи, снял с шеи бисерную ладанку. Мельчайшим речным жемчугом, белым, чёрным и розовым, на ладанке была вышита волчья голова, а внутри мешочка хранился волчий клык.

– Я могу лишь вручить тебе свою жизнь.

Лесной маг лукавил. Сила волшебника не может быть заключена в постороннем предмете. Волшебные вещицы – помощники колдуна, но не его суть. Бисерный кисет был специально изготовлен мастерицами на тот случай, если понадобится делать совершенно необычный и дорогой подарок. Пусть хан думает, что сердце хотя бы одного лесного колдуна он держит в кулаке.

После обмена такими подарками договор о совместном походе непременно бывает заключён.