Медвежий ключ - [89]
Почему сопротивлялись охотники? Не из любви к медведям, затеявшим рвать людей, это уж точно. Но ведь и представить себе леса без медведей невозможно. Чтобы ни одного медведя в лесу, это надо же! Это уже будет не тайга. Любовь к лесу мешала взять ружья для такого невиданного, непонятного дела — истребить в лесу всех мишек под корень.
— Может, прав Владимир Дмитриевич? Может, это медвежий келюч? А что их несколько, так ведь сколько мы на них охотились? Разве что Тихий не бил медведей. А мы все? — рассудительный Андрюха обвел комнату глазами, на каждом остановил взгляд. — Сколько малышей разбежались? Сколько пестунов? Вот и медвежьи келючи…
— Ты еще поплачь! — сердито фыркнул Акимыч, и так же сердито задвигал бровями, протестующе отхлебнул горячий сладкий чай.
Но знал Акимыч — современные охотники жалостливы… а может, просто бережливее, разумнее старых, воспитанных во времена, когда тайга была щедрее и богаче. А попросту говоря, когда ее не так страшно вычерпали и изгадили. И симпатии сейчас не его стороне, на стороне Андрея.
— А я так думаю, мужики… Раньше медведь был просто зверь и зверь. В лесу жил, человека боялся. В тайгу мало людей ходило, а кто ходил — тот по делу ходил, и тот в тайгу ходить умел. Ну, а сейчас? С тыща девятьсот девяносто первого года? Кто в тайгу пошел?
Охотники молчат, задумались.
— Ну то-то…
— Ты их не осуждай, Василий Акимович. С перестройки, будь она неладна, обнищал народ. Ты же знаешь, в иных деревнях вообще работать негде…
— Я знаю деревню, где с 1994 года зарплату не выдают. Чем им детей кормить, Акимыч? Народ потому и кинулся в леса — добывать весной папоротник, летом ягоды, потом грибы, кедровый орех… От хорошей ли жизни? — Володька обвел всех взглядом, почти как Андрюха. — Так они хоть что-то, да получат…
— Истощают тайгу, мы не спорим. Брусничники как вытоптали, смотреть страшно! А почему?! Ты сам знаешь, почему — брусника дороже всего! — Это подлетел уже Кольша.
— Да понимаю я это! — Акимыч даже ладонью хлопнул по столу от нетерпения. — Не ругаю я никого, мужики, что взъелись?! Но смотрите — еды медведю стало меньше, беспокойства куда больше, так? Везде люди ходят, везде лезут, где есть ягода, гриб есть, орех. Так? И какие люди ходят, а? Которые тайги не знают, верно? Которым дальше огорода не ходить бы. Тот же Вовка Потылицын… Он куда потащился? Зачем?
Молчание. Охотники чесали в затылках, только Кольша тер переносицу указательным пальцем. Правду сказал старый Акимыч, ох правду! И медведям жить стало труднее, когда в тайгу хлынул поток людей. Когда кормиться от тайги стало необходимостью для брошенных на произвол судьбы, на глазах нищающих людей. Когда в лесных деревушках женщинам нечего было поставить на стол, кроме картошки из огорода и грибов, ягод из леса… А у кого не было этого, тот порой начинал голодать в самом полном смысле этого слова. Так, как голодали люди в войну, или в годы коллективизации.
— Те, кто в лес пошли, это же кто? Хуже туристов, прости господи! Это же кто? Кормовая база для медведей, вот кто!
Мгновение спустя раздался такой хохот, что казалось, сейчас обрушится крыша дома, а из другой комнаты прибежала супруга Акимыча, — дикий хохот буквально выбросил ее, бедную, из кровати.
— Да-а… Это ты хорошо, Акимыч, использовал умное слово! У Товстолеса научился! — радовались от души охотники. Со всеми улыбался и Акимыч.
— Умное слово приятно бывает использовать… Эти люди, что хлынули в лес, говоря по науке — пищевые конкуренты медведям. И сами они — для них кормовая база… Легкая добыча, одним словом. А померло в лесу их сколько? Ну ладно, Вовка Потылицын — у него голова пробита, живот порван, тут все ясно. А Вася Милов? У него сердце было больное. Ушел в лес по ягоды, и сгинул. А Витальевна? Ушла по ягоды, и не нашли. Может, медведь задрал, а может быть, и сама померла. А медведь падаль ест…
Теперь слова Акимыча падали в напряженную тишину. Правильные слова говорил Акимыч, верные. Про обнищание людей, про дикую глухую нищету сибирской деревни старались не думать — что толку? Бессмысленно рвать душу, если не можешь ничего исправить. Но ведь и сказать когда-то надо о наболевшем. И если с ним, наболевшим, связана проблема — то и назвать вещи так, как они называются, а не лукавыми окольными словами. А ведь прав Акимыч, ох как прав…
— Кто скажет из вас, сколько с тыща девятьсот девяносто первого медведь трупов по тайге нашел и сожрал? Или сколько умирающих добил? Сейчас можно вообще найти такого зверя, что человека не пробовал? А что с тем происходит, кто пробовал — вы знаете…
И опять охотники молчали, нехорошо отводили глаза. Опять Акимыч заговорил о том, что знают все, но обычно вслух не говорят. Не потому, что это страшная тайна… А потому, что говорить об этом неприятно, нехорошо… О том, как появляются хищники-людоеды, говорено и написано много. Ученые справедливо вывели закономерности, объяснили все природные механизмы: тут и старый, больной зверь, позарившийся на легкую добычу. Тут и самка, которая кормит детей человечиной, с детства приучает их быть людоедами. И вырубка леса, когда звери лишаются привычной пищи. Не пишут и не говорят об одной малости… что человечина вкуснее — она сладкая. Для больших кошек, тигров и львов, это не имеет особого значения — они к сладкому равнодушны, им все равно. Вот леопарды любят сладкое, им нравится. Это хорошо знали, кстати говоря, некоторые индусские магараджи, готовившие боевых леопардов в своих зверинцах.
