Медвежьи невесты - [5]

Откуда, за что этот дар? И дар ли или так, взаймы, под проценты (Спросится когда-нибудь сполна) Юрий не знал, да и кто знает ответы на эти все вопросы?

И всё же ждал этих особых мгновений, когда как будто расступаются небеса над головой, напрочь отвергая законы гравитации. И тогда с буквами внезапно начинало происходить что-то непостижимое. Слово «корова», написанное каллиграфическим и чуть размашистым почерком, становилось живым, мычащим и начинало выступать за разлинованные в клетку грани листа из ученической тетради.

С чего начинается Родина?

Нет, ни с картинки в букваре она начиналась для Юрия, и вообще не начиналась и не кончалась нигде, как любовь. Просто есть и всё — ни конца, ни начала. Так и Родина вездесуща. Невидимые ласковые руки.

И хотел Юра, чтобы и Родина могла гордиться им: смотри-ка, мама, твой сын моряк в полосатой тельняшке и с пламенным сердцем не боится ни штормов, ни глубины.

… Минуло два года, и посуровевший мир как бы в насмешку добавил кровавой рифмой «ни даже войны».

Нет, войны, кто ж её не боится? Даже самые отчаянные и храбрые слукавят, если скажут «не страшно». Разве только чтобы перед боем подбодрить себя и товарищей, и то ведь правда: двум смертям не бывать, а умирать — так с песней.

Пусть трепещет враг.

Враг и трепетал. «Черной тучей» называл советский морфлот: нагрянет — пощады не жди. Смерть не смела прикоснуться к молодому красавцу, не зря ведь рисуют костлявой старухой с косой.

Но и она, видать, не бессмертна, раз боится «черной тучи».

Только однажды, уже под конец войны, пуля-дура просвистела у самого виска, поцеловала-таки на память, дескать, увидимся ещё.

«Ничего, Юра, это до свадьбы заживет, — уговаривала сестричка в медсанбате».

…«Горько» кричали уже через несколько месяцев…

Домой возвращался Юра немного с опаской, так и норовившей плюхнуться ложкой дегтя в бездонную бочку радости: наложило время отпечаток на всё вокруг, как пить дать…

Но мама почти не изменилась, только сединок больше стало, но лицо от них только светлее и мягче.

А сёстры так и вовсе расцвели, похорошели. Не сёстры — а красавицы.

И в доме даже вещи на тех же местах. Мать, как ангел-хранитель, оставила всё, как было, будто от этого лишь и зависело: вернуться ли сыну живому домой.

Те же книги на полке, те же фотографии и картины, даже запах в доме тот же — мольбертов и липы.

Мать запасалась цветками липы на весь год и добавляла их в чай, душистый, как само детство.

И все же что-то изменилось вокруг, даже соседи приехали откуда-то новые. Вернее, интересовала Юрия только одна соседка: востроносенькая, с губками бантиком и горделивой походкой. Хоть и не сказать, чтобы красавица, а чем-то зацепила, наверное, этой самой надменностью. Кто ещё посмеет так смотреть на морфлот?

Ни дать- ни взять, как в песне о Косте-моряке.

«Все вас знают, а я так вижу в первый раз!».

Не выдержал, спросил у матери: что за пава такая объявилась.

— Юр, да какая ж это новая соседка? — удивилась мать. — Томка это, девчонка соседская. Или забыл уже?

— Томка? — удивился в свою очередь и Юра, что неприступной цацей оказалась та самая большеглазая девчонка, которая пару раз даже сидела у него на руках.

Пожалуй, по- настоящему красивыми только и были, что глазищи, больше ничего не предвещало превращения из гадкого утенка в лебедя. И вот на тебе! Хоть бы слова удостоила. Но ему ли, моряку, чуть ли не всю войну прошедшему (ранение проклятое подвело) отступать перед соседкой-Томкой, будь она хоть четырежды лебедем?

Замуж Тома согласилась не сразу. Отговаривала мать: «Говорят, очень нервный он с фронта вернулся. Получил на войне ранение в голову. Нахлебаешься с ним горя, Томка!»

И всё же слишком хорош был моряк, чтобы слушать материнские советы.

А нервы у Юры, и вправду, стали никуда не годные: чуть что вспыхивал, как факел, по любому поводу, но жену молодую берёг.

Хотя и она была не из ангелов, с норовком.

«Станет матерью — поумнеет», — утешал себя Юра. Но рождение сына мало что изменило.

Наоборот, ребенок стал главным козырем Тамары в семейных ссорах, так что иногда и Юрию, чтобы поставить точку, приходилось стукнуть кулаком по столу. Это, как правило, действовало. Тамара чувствовала ту невидимую черту, за которую лучше не переходить, иначе…

… На Урал Тамара ехать не хотела ни в какую: «Холодно, медведи. Где там будет Сашенька учиться?»

— Пять лет ещё до школы, — муж был непреклонен. — Сто мест сменить успеем.

На новом месте Тамара плакала несколько дней, потом стала понемногу привыкать. И всё же не могла привыкнуть до конца. Всё здесь было не своим, неуютным, да ещё все эти рассказы о медведях, не выдумали же люди сами страшные истории пугать новосёлов…

Однажды Тамара и сама видела убитую ошкуренную медведицу. Лежала на столе с бугорками грудей, точно голая женщина — аж жутко.

Истинный хозяин в округе — медведь, справедливый и жестокий властитель. Не жалеет никого, кто неосторожно вторгается в его владения.

Но вспыльчивость мужа похуже медведей. Просить «поехали назад» бессмысленно. С таким же успехом можно взывать к столбу или к звёздам, или к тайге.

И Тамара больше не заводила разговор на эту тему, только всё чаще куксилась и уходила в себя.