Медвежатник - [43]

Он попытался избавиться от большого тяжелого комка в горле:

— Не говори так.

— Это не твоя вина. Здесь нет ни капли твоей вины. — Она забрала у него руку. — Я знала, что я не нужна, но что мне оставалось делать? Я присосалась к вам. Как пиявка. — Ее глаза, осуждающие себя самое, были печальными и желтыми. — Это все, чем я была. Пиявкой. — А потом ее губы чуть-чуть дрогнули. — Пиявка нужна только тогда, когда она вот-вот умрет.

Одно мгновение он был не в силах двинуться, дышать, думать. Это была полная неподвижность. И тогда нечто прорезало ночное небо и разорвало темноту на части. Он сказал себе, что он влюблен.

— Тебе не надо уходить, — сказал он. — Я никогда не позволю тебе уйти.

Ее глаза нашли глаза Харбина.

— Это правда? — Она продолжала впиваться в него глазами. — Это правда. Тебе есть, тебе есть до меня дело, я знаю — есть.

— Есть.

Только теперь он понял, кто послал знамение на небе, кто заставлял его говорить эти слова. Он знал это точно. Джеральд. И именно Джеральд приказал ему произнести:

— Я люблю тебя, Глэдден.

Глава 18

Бриз, дувший с океана, теперь был сильнее, и новость о том, что он подул, должно быть, достигла дальних улиц города, поскольку все больше народа выходило на набережную с видимым удовольствием на лицах. Между огнями фонарей, магазинов, кафе и отелей, во множестве цветов и звуков набережная сверкала и переливалась.

Все больше людей заходило в павильон, и наконец он заполнился почти до отказа. Мужчина, продававший мороженое, преуспевал. Его конкурент с набережной заметил это и тоже переместился в павильон. Люди сидели, покупали мороженое и наслаждались бризом, вдыхая его соленый воздух.

В павильоне разговаривали очень мало, а Харбину хотелось, чтобы здесь было больше звуков, больше шума. Пришло время выработать план, а он не мог в такой тишине хорошенько обсудить этот план с Глэдден. Он повернул голову и посмотрел в глубь павильона. Там была одна пустая скамья. Она стояла в последнем ряду, близко к перилам и в некотором отдалении от других скамеек. Край ее упирался в ступени, ведущие вниз, к пляжу.

Он поднялся, взял в руки чемодан. Глэдден последовала за ним, и они заняли эту скамью. Вокруг слегка суетились люди, поскольку несколько человек тоже спешили к свободной скамье. Началась небольшая толкотня. Голоса становились выше. Молодая женщина нехорошо отозвалась о другой женщине и получила точно такое же определение в ответ. Потом дело более или менее разрешилось, и в павильоне снова установилась тишина.

— Давай обдумаем все это.

Он зажег сигарету. Глэдден прислонилась к его плечу, и у него перед глазами растеклось бледное золото ее волос, рассыпавшихся у него на груди. По ним скользил бриз.

— Деньги, — сказала Глэдден. — Вся моя наличность осталась в комнате. Нам нужно вернуться.

— Нет. — Он представлял себе шахматную доску и намечал план действий, но тут немного отвлекся. — Я взял с собой достаточно. Почти семь кусков.

— Крупными купюрами?

— По большей части.

— Это проблема.

— Но она возникнет позже. У меня достаточно десяти— и пятидолларовых купюр, чтобы мы могли двигаться дальше. — Он глубоко затянулся сигаретой. — Что меня беспокоит, так это транспорт.

Он посмотрел на небо. Оно ярко сияло, усыпанное звездами. Было полнолуние. Между звездами и луной он прочертил план путешествия, создал там карту и уже видел, как он и Глэдден передвигаются по этой карте, уезжая куда-то. Он думал, как много времени им понадобится, чтобы туда попасть, и попадут ли они туда когда-нибудь. Небесная карта становилась все мрачнее, и он приказал себе перестать на нее смотреть. Карта не могла натолкнуть его на какую-нибудь идею. Ему нужны были идеи, а они не приходили. Он устал подгонять их, да и в насилии над мыслями не было ничего хорошего. Он знал, что в этом нет ничего хорошего, и позволил мыслям течь плавно, в согласии с самими собой.

— Автобусы, — сказала Глэдден. — Я не думаю, что они станут следить за автобусами.

— Если возьмутся следить, то ничего не забудут.

Глэдден вздохнула:

— Не слушай меня. Я в этом деле новичок.

— Так же как и я. — Он посмотрел на чемодан, стоявший на краю скамейки.

— Ты боишься?

— Разумеется.

— Мы выкарабкаемся.

— Но пока я боюсь. Не хочу тебе врать. Я действительно очень боюсь.

— Я знаю, каково это, — сказала Глэдден.

Он медленно кивнул:

— Я боюсь с прошлой ночи на шоссе. Я боюсь с сегодняшнего дня, после того, что случилось с Бэйлоком. — Он заговорил немного жестче. — Одно я знаю точно. Мы этого не делали. Я хотел, чтобы те трое копов остались живы. Я хотел, чтобы Доомер остался жив. Я хотел, чтобы остался жив Бэйлок. Ради Бога, — произнес он и увидел, как она жестом показывает ему, чтобы он говорил тише, — я не хотел, чтобы кто-то умирал. — Он посмотрел перед собой, на людей, сидящих в павильоне, на людей на набережной и, показав на них, произнес: — Клянусь, я не имею ничего против них. Ничего. Посмотри на них. На них на всех. Они мне нравятся. Они мне по-настоящему нравятся, даже если они ненавидят меня вместе с моими потрохами. — Его голос стал очень тихим. — И с твоими тоже.

— Они ничего про нас не знают.