Медведи в икре - [7]

В течение нескольких десятилетий мой отец, дядья и брат поступали в Пенсильванский университет, где они становились капитанами футбольных команд, входили в состав разных всеамериканских сборных и в общем наслаждались ролью футбольного героя. Еще в школе мои тренеры и я сам сделали открытие, которое хотя широко и не оглашалось, но тем не менее для меня было важным: я не создан для футбола. Три года я играл в третьей университетской клубной команде, а на четвертый меня даже сделали ее капитаном, но не из-за умения, а потому что старше меня никого уже не было. В неудаче не было вины тренеров. Они помнили моего брата, и дядьев, и отца и делали все, чтобы извлечь из меня футбольный талант, который, по их убеждению, дремал где-то в глубине. Но после четырех лет бесплодной борьбы они покачали головами и с грустью признали, что их план в отношении меня провалился.

Итак, когда пришла пора поступать в колледж, я был абсолютно уверен лишь в одном: я не стану играть в футбол и не буду пытаться играть и не дам экспериментировать над собой университетским тренерам, готовым подвергнуть испытанию мое здоровье и терпение только для того, чтобы открыть для себя то, что я сам уже давно и с болью осознал — я не могу играть в футбол.

Именно поэтому я планировал тихо порвать с пенсильванской футбольной традицией и незаметно улизнуть в Вест-Пойнт. Но я не принял в расчет армейский футбольный персонал. Не прошло и недели после того, как мы прибыли в казармы Бист[45], как весь курс плебеев выгнали на футбольное поле показывать, кто что умеет. Дежурному офицеру я постарался объяснить со всей вежливостью, на какую был способен, что со мной они только теряют время. Но со всей возможной грубостью мне ответили, что это тренеры будут решать, кто хорош для футбола, а кто нет. Достаточно было провести в казармах Бист лишь несколько часов, чтобы научиться не спорить с начальством, и я мысленно пожал плечами и после введения мяча в игру с панта[46] попытался остановить какого-то здоровяка из зааппалачских степей. Тот заехал мне коленом в ухо. Тренер сумел за несколько минут вернуть меня в игру. Потом кто-то сказал, что новый кадет Тейер должен бежать за пасом. Я рванул изо всех сил, но пас нашел меня самого, и мяч точнехонько угодил мне прямо в лицо. Было больно. Пока я приходил в себя, какой-то оптимист-инструктор произнес:

— А может, он у нас бегущий[47].

Раз так, то они передали мне мяч, и одиннадцать сплоченных однокурсников из команды соперников повалились на меня прежде, чем я попытался начать свой бег. В конце концов, всем-таки открылась истина, и дежурный офицер сказал, что завтра я могу испытать себя в лакроссе.

Неделю или две я исправно переходил с одной спортивной площадки на другую, пока инструкторы искали мне нишу. На самом деле они даже не спрашивали меня о моих предпочтениях. Это было бы слишком просто. Лакросс, соккер, бейсбол, баскетбол, хоккей, бокс, борьба — я «попробовал» себя во всех из них.

Однажды в столовой при зачтении приказов на день адъютант изрек: «Новый кадет Тейер после обеда отправляется в футбольную команду». С унылым видом я напялил футбольную форму в гимнастическом зале и отправился на поле. К тому времени вся команда уже прошла через отбор и, соответственно, средний вес и сила игроков весьма возросли.

Один из младших тренеров ворчливо спросил меня:

— Ты имеешь какое-нибудь отношение к игроку-энду[48] символической сборной Америки прошлого года?

Я признался, что имею, и начал объяснять, что все футбольные таланты в нашей семье достались моему брату.

Но тренер укоротил меня:

— Иди на поле и встань на энд. Посмотрим, что ты сможешь сделать.

Я так и сделал, и в течение пары розыгрышей единственное, что мне приходилось делать, так это сталкиваться с весьма энергичными атакующими игроками. Затем кто-то из противоположной команды ошибся, и я оказался перед игроком с мячом. Я встретил его как умел, но каким-то образом его рука оказалась на моей голове и резко толкнула ее навстречу чужому поднятому колену, а сам игрок обвел меня и принес отличное очко своей команде. Меня унесли с поля, окатили водой и велели, чтобы я передохнул.

— Не повезло тебе, — сказал тренер, стараясь утешить. Судя по всему, он все еще думал, что сделал открытие и намеревался не позволить кому-либо мешать моей футбольной карьере.

Я потом несколько раз встречал людей такого типа. Один профессор в Иране как-то сказал мне, что если я смогу научиться читать правильным образом — то есть справа налево — он сумеет обучить меня персидскому языку. (Такой возможности ему не представилось.) А еще инструктор-итальянец по горным лыжам в Кортина д'Ампеццо, увидев меня несущимся с огромной скоростью по склону для начинающих, решил, что я многообещающий лыжник. Ему как-то удалось не заметить очевидного факта, что я мчался так быстро по той простой причине, что не мог остановиться. И он включил меня в группу лучших учеников, чтобы спуститься с высокого склона Доломитовых Альп. Когда несколько часов спустя я стер с лица и снег, и кровь, то обнаружил, что нахожусь у подножья горы. После оказания мне небольшой первой помощи я даже смог сесть и восполнить силы, приняв на грудь добрый стакан бренди. Но инструктор по лыжам был настоящим спортсменом и галантно повесил мне на грудь медаль. Это означало, что я теперь «горнолыжник третьего класса». Очевидно, класс лыжникам присваивался по тому же принципу, что и парашютистам: если бы я действовал еще хуже, то был бы мертв.