Медведи и я - [65]

Вечером пятнадцатого ноября я услышал шум двух лодочных моторов; одна лодка приближалась с севера, другая — с юга. Где-то возле хижины Ларча они развернулись и вместе направились к Отет-Крику. Марк и Ларч прибыли одновременно, с севера Марк, а с юга Ларч, и одновременно пристали к берегу.

— Надо же! И ты тоже приехал сегодня! — сказал Марк, пожимая руку Ларчу.

— Я весь день о тебе думал, Марк, — ответил Ларч. — Я так и знал, что мы здесь встретимся.

Хотя оба индейца уверяли меня, что эта встреча — результат «совпадения независимых одновременных действий» (что представляет собой индейский эквивалент европейского понятия о передаче мыслей на расстоянии), я больше склонялся к тому мнению, что они просто заранее условились встретиться пятнадцатого числа у моей хижины.

Выгрузив и уложив по местам привезенные для меня съестные припасы и снаряжение, мы приготовили еду, чтобы, пообедав пораньше, успеть еще сходить на ручей; в последнее время мне повезло и я намыл довольно много золота. Скреч, по-видимому, был одинаково рад и Марку, и Ларчу, как бы подтверждая поговорку, что «иные индейцы зимуют в одной берлоге с медведями».

— Я готов поверить в это, если вы сумеете приманить Дасти, — сказал я моим друзьям.

— Нет уж, не буду я ее приманивать, — возразил Ларч. — Конечно, ей не сладко живется, но все-таки она сейчас там, где ей полагается быть.

— И я не буду, — согласился с ним Марк. — Но я готов забрать Скреча, когда ты поймешь, что тебе невмоготу больше жить без апельсинов. Я отвезу его на озеро Палисейд. Там не будет ни охотников, ни трапперов, и там Скреч найдет себе свойскую компанию и вдоволь корму.

— Подожди полгодика, Марк. Я хочу подумать.

— Я заберу его в мае. А пока пойдем дышать осенним воздухом. По-моему, одни только листья владеют тайной красивой смерти.

В следующие два дня во время наших бесед у очага Марк рассказывал о чудесных краях вокруг озера Палисейд. Развязав кожаный мешочек, он высыпал на стол крупных золотых и платиновых самородков. Он рассказал удивительные вещи о реках, полных радужной форели и нерки, про непуганую дичь и богатые ягодники, про огород, в котором его жена-индианка выращивает морковь и брюкву. Он развлекал нас талтанскими легендами о том, как можно сделать москитов некусачими, как в толще ледника люди находят червей и живые грибницы, про сушеную воду в таблетках, которой удобно пользоваться в дальних странствиях или во время засухи, на все лады варьируя то, что у индейцев называется «как быть, чтобы не окоченеть на солнцепеке».

Ларч, напротив, еще больше посуровел с тех пор, как хлопоты о создании провинциального парка закончились полной неудачей; закалившись в борьбе, он стал более философски смотреть на вещи. В новой должности инспектора окружного охотничьего хозяйства он получил возможность, принося пользу людям, в то же время оберегать диких животных, которых он так любил. Однако накануне отъезда в Форт-Сент-Джеймс он поведал мне о новой беде, нависшей над медведями; это был, можно сказать, обоюдоострый топор, занесенный над их головами: правила охоты изменились в самую невыгодную для медведей сторону, их дела обстояли гораздо хуже, чем можно было ожидать.

— Знаешь, Боб, — сказал мне Ларч, когда мы шли по тропинке, ведущей к хижине, — мне жаль тебя расстраивать, но приходится рассказать. На медвежью охоту отменены сезонные ограничения. Это положение касается всей провинции, так что охотники могут появиться когда угодно и стрелять, сколько им вздумается.

Это известие поразило меня, точно гром с ясного неба. И я сразу же объявил Марку, чтобы он приезжал за Скречем пятнадцатого мая.

Спустя четыре дня после отъезда Марка и Ларча необыкновенно затянувшееся в этом году индейское лето внезапно кончилось. Марк привез мне пару легких снегоступов густого плетения с загнутыми вверх концами, которые он сам изготовлял на продажу. На них гораздо легче было передвигаться по рыхлому снегу, чем на фабричных лыжах, похожих на теннисные ракетки.

Начался снегопад, продолжавшийся непрерывно десять дней и погрузивший весь мир в безмолвие. Выходя на крыльцо, я уже в пяти метрах от дома ничего не мог различить за пеленой падающего снега. День и ночь неразличимо слились; лишь утром, когда я разгребал сугробы перед окнами и отворял ставни, сквозь покрытые морозными узорами стекла слабо просачивался бледный дневной свет. Несмотря на жаркий огонь в печи, окна с обеих сторон затягивались льдом, который мне приходилось соскребать каждый день.

Талтаны и секани давно сделали наблюдение, что под снежным покровом вокруг деревьев температура иногда бывает на выше, чем в верхней части ствола; поэтому они оставляли вокруг своего жилища высокие сугробы; дом оказывался как бы погруженным в глубокий снежный колодец, и возле стен температура редко опускалась ниже , в то время как снаружи «колодца» градусник показывал . Даже после самых сильных снегопадов на расчистку «колодца» и укладку снежных стен у меня уходило в день не больше часа, зато получалась заметная экономия дров и свечей. Стараясь бережливо расходовать свечи, я пользовался ярким рефлектором, однако за зиму изводил не меньше трехсот