Медовые дни - [69]

* * *

Сидя за шахматной доской, Антон подстерегал удобный момент, чтобы поделиться со Шпильманом потрясающей новостью. Оба долго осторожничали и не предпринимали смелых атак, пока Антон не подставил своего коня (это была хитроумная западня: если бы Шпильман поверил, что он зевнул, и взял коня, его песенка была бы спета) и не нажал кнопку часов.

– Ты не представляешь, что я тебе сейчас расскажу! – И Антон поведал о том, что случилось с ним и Катей в бане.

Шпильман какое-то время продолжал смотреть на доску, но потом оторвался от нее и проворчал:

– В каком смысле «в стенах что-то есть»? Я геолог, Антон. Мне подавай факты, а не мистику.

– Фактами всего не объяснишь. Сам сходи, если не веришь. Только ты туда попадаешь, с тобой происходит что-то невероятное. Ты чувствуешь себя быком-производителем. Молодым быком-производителем!

Последние слова он произнес громко, чтобы слышали все присутствующие. Это сработало. Шахматисты и шахматистки подняли над досками светлые и темные головы и повернулись к Антону, требуя подробностей.

Он повторил то, о чем сообщил Шпильману, а потом дополнил рассказ историей о том, как их навестил мэр.

– Он не просто просил сходить в баню нас с Катей. Он попросил уговорить сходить туда всех жителей нашего квартала и послал туда своего помощника! С женщиной! Чтобы те наглядно продемонстрировали, какое чудодейственное влияние это здание оказывает на людей.

– Предвыборная пропаганда! – возмутился Никита. – Я ездил в город… в этот их Кошачий квартал. И видел там плакаты с портретом человека, который вел с нами переговоры. Раз есть плакаты с портретом, значит, скоро выборы. Полагаю, он хочет, чтоб мы за него проголосовали, и решил дать нам взятку «борзыми щенками».

– Вот и хорошо, – не согласилась жена Грушкова – лучшая шахматистка клуба; однажды она играла против трех мужчин одновременно и без труда их победила. – Если выборы в Еврейском государстве проходят так, то да здравствует демократия!

Все присутствующие, кроме Никиты, засмеялись, а Антон сказал:

– Мы с Катей решили, что будет нечестно это от вас утаить. В нашем возрасте не так много удовольствий…

– Вы с Катей молодцы, – одобрил Шпильман. – Честное слово, молодцы. Но, Антон, надеюсь, ты простишь меня, если я отнесусь к твоей теории со здоровым научным скептицизмом. До тех пор, пока сам там не побываю и не получу убедительных доказательств твоей правоты.

– Разумеется, о чем речь! – улыбнулся Антон, достал из кармана ключ и, не переставая улыбаться, добавил: – Я сделал дубликаты ключей для дверей в обоих отделениях и для аварийного выхода.

– Ладно, схожу при случае, – пробормотал Шпильман, напустив на себя равнодушный вид, взглянул на шахматную доску, взял ферзем коня Антона, клюнув на его приманку, и попал в расставленную ему сеть.

На следующий день желающих побывать в бане оказалось так много, что Антону пришлось составить график посещений и скотчем приклеить его к калитке миквы. Каждой паре отводилось шестьдесят минут, но тем, кто изъявил желание повеселиться вчетвером (нашлись и такие), Антон великодушно выделил два часа. А что такого? Лично ему никто, кроме Кати, был не нужен, но он понимал, что у людей могут быть разные сексуальные предпочтения.

Охранявшая баню женщина в платке бесследно исчезла, поэтому на протяжении четырех дней и четырех ночей здание было в их полном распоряжении. Никто за ними не присматривал, и они вытворяли что хотели. То, что происходило в эти четыре дня, кто-то, конечно, назвал бы Содомом и Гоморрой, но факт остается фактом: примерно двести пятьдесят пожилых репатриантов из России, еще не успев умереть, попали в рай. Мужья и жены снова воспылали страстью друг к другу; мужчины с той же проблемой, что у Антона (как выяснилось, он был такой не один), вернули в эти медовые дни самоуважение; старухи испытали наслаждение, сопоставимое с тем, что пережили в возрасте пятнадцати лет, когда впервые ублажали себя проворными пальчиками под пуховым одеялом. Подавленные сексуальные желания, десятилетиями отравлявшие людям жизнь, наконец-то были утолены. Их души перемешались, как жидкости в сосуде, а тела обрели внутреннее равновесие. У одних из-за непривычной физической нагрузки отнялась поясница; у других после мощного оргазма дрожали руки. По Тополиной аллее прогуливались мужчины и женщины в нескромных прозрачных одеяниях, повсюду слышался громкий раскатистый смех, а супруги, до посещения бани державшиеся на расстоянии нескольких метров друг от друга, теперь расхаживали в обнимку.

– Ну что, стоило репатриироваться в Израиль, а? – через пару дней лукаво подмигнул Антон Шпильману и нажал на кнопку шахматных часов.

– Не знаю, – промычал Шпильман и спрятал своего короля за забором из пешек. – Чтобы сделать окончательный вывод о влиянии стен в бане на потенцию, мне надо провести еще несколько экспериментов. Можешь поставить меня завтра утром первым? И дай мне еще два часа вечером. С Грушковым и его женой.

– На что я только не готов ради науки, – ухмыльнулся Антон и сделал ход ладьей: – Шах и мат.

* * *

– Дорогой мистер Мендельштрум, как вам спалось? А долетели как? Нормально? А лимузин вам понравился? Я выделил вам нашего лучшего водителя. Вы это заслужили. Вы пожертвовали нашему городу большую сумму и поступили очень великодушно, а великодушие всегда находит отклик в людских сердцах. Без вашей помощи мы не смогли бы приобщить большую группу репатриантов к традициям иудаизма. И ваша миква – хвала Всевышнему – уже действует. Если бы ваша покойная супруга могла сегодня нас видеть, она бы нами гордилась. Впрочем, кто знает? Может, она действительно нас видит. С небес. У меня был сын, Янука. Он умер, но иногда я чувствую, что…