Медовые дни - [65]

Через неделю пиарщик показал им макет предвыборного плаката. Под большой фотографией мэра красовался слоган кампании: «Шагаем в будущее! Авраам Данино».

– Ну как вам? – спросил он Бен-Цука.

– Прекрасно, очень впечатляет, – похвалил Бен-Цук, но все же добавил: – Только не хватает конкретики. Плана действий, предвыборной платформы…

– Платформы нужны для грузоперевозок, – презрительно сострил самоуверенный пиарщик. – Для предвыборной кампании требуются простые, запоминающиеся слоганы, которые надо повторять, повторять и еще раз повторять.

«Шагаем в будущее… – с горечью думал Бен-Цук. – Всего три слова… Впрочем, а зачем больше-то? Можно даже сократить. До одного. Может, хватит и одной буквы. Да и та ни к чему. И фотография лишняя. Пусть будет черная дыра. И “тьма над бездною”…»

Он чуть не поддался искушению поехать после совещания не домой, а в микву, убежденный, что только Айелет способна понять его мысль о словах, вытянутых из черной дыры, и на круговой развязке, с которой начинался подъем в Сибирь, даже свернул в ту сторону, но через пару десятков метров остановился на обочине, закурил вторую за день сигарету «Ноблес» и принялся переключать радиостанции, надеясь наткнуться на песню Шалома Ханоха. «Если повезет, – загадал он, – это будет мне знак!» Знак чего, он не загадал, но Шалома Ханоха так и не дождался. По всем радиостанциям передавали только Риту, причем одни и те же песни: «Раб времени», «Тропинка для бегства»… Он развернулся и поехал к детям. Дома он проделал все, что полагается: позанимался с сыновьями, искупал их, прочел им перед сном сказку. «Я и сам как предвыборный слоган, – думал он при этом. – Моя душа – черная дыра, и никто не знает, что в ней творится».

– Папа, почему ты такой грустный? – прервал его размышления младший сын.

– Грустный? – Он изобразил удивление. – Ничего подобного. Просто немножко устал, вот и все. Пойдемте-ка лучше спать.

Но на следующий день малыш снова его удивил.

– Папа, ты не уходи! – сказал он, пока Бен-Цук вытирал его после купания.

Бен-Цук застыл как вкопанный.

– Не уходить? Куда? Ты о чем?

Но сын вырвался от него и побежал играть со старшим братом.

Уложив детей (младший вопреки обыкновению уснул первым), Бен-Цук отправился мыть посуду, и тут сзади к нему подошла Менуха. Погладила его по спине – что делала крайне редко – и сказала:

– Ты какой-то чужой в последнее время. У тебя все нормально?

«В последнее время… Разделяющую нас пропасть уже не замостить никакими разговорами», – подумал он, а вслух сказал:

– Работы невпроворот. Ты же знаешь: выборы на носу.

– Младший меня сегодня ужасно насмешил.

Это был самый короткий путь к его сердцу, и он знал, что она об этом знает, но все равно обернулся и спросил:

– Правда? Что он сделал?

– Он не сделал, он сказал. «Сегодня, – говорит, – нам в садике рассказывали про всемирный подкоп. Начался всемирный подкоп, и все звери парами собрались в Ноевом ковчеге».

– Всемирный подкоп! – умилился Бен-Цук. – Потрясающий ребенок! У него даже ошибки гениальные!

– Тебе надо побриться, – сказала Менуха, погладив его по щеке, и добавила: – Ладно, праведник, пойду-ка я спать. Если ты голодный, в холодильнике есть фаршированные перцы. И посмотри, что там с сушилкой, а то она барахлит. Средние огурцы в холодильник не убирай, они еще не готовы. Кстати, в гостиной валяются твои ботинки. Нехорошо. Ты же знаешь: оставлять перевернутые ботинки – это все равно что повернуться к Богу спиной.

Покончив с делами, Бен-Цук вышел на балкон, с которого открывался вид на кладбище. Спрятавшись за батареей стеклянных банок, он облокотился на перила и стал молиться о знаке. О знамении. Чтобы с неба упала звезда. Или чтобы из какой-нибудь могилы раздался голос и объяснил ему, почему Айелет – воплощение греха, если благодаря ей его любовь к этому миру удвоилась. И почему Бог вернул ее в его жизнь именно сейчас. Почему его чувство к ней не изменилось, разве что стало сильнее. Неужели все, что произошло с ним в последние годы, было напрасным? А может, наоборот? Может, все, что с ним произошло, было подготовкой к этому испытанию? К преодолению плотского искуса? Но если это греховный искус, то почему ему так хорошо с Айелет? Почему он постоянно думает об их медовых днях, прошлых и настоящих? Почему ему кажется, что они созданы друг для друга? Что они – две половинки, стремящиеся слиться воедино. Что она его настоящая жена, а он ее настоящий муж. Или он заблуждается? Хотел бы он составить карту своей душевной смуты, но как, черт побери, это сделать? Как обозначить на ней любовь, ответственность, похоть, чистоту, грех, искупление?..

Вечером четвертого дня «воздержания от Айелет» он в отчаянии направился на могилу Абы Хизкии и, как и в первый раз, когда удрал с военной с базы, с шага перешел на бег. Он бежал мимо огромных щитов с портретом Авраама Данино и таких же огромных – с портретом Йермиягу Ицхаки, обогнал парочку городских сумасшедших, разгуливавших далеко от тех мест, где им следовало находиться в соответствии с картой распространения душевнобольных, и бездельничающих подростков – из тех, что вечно сидят на выезде из города на металлических ограждениях и ищут, к кому бы привязаться. Он миновал деревья, тянувшие к нему руки-ветви, желая его то ли обнять, то ли задушить; миновал тополя Тополиной аллеи, промчался по крашенным в белый цвет камням, обозначавшим ведущую к могиле тропинку, внезапно обрывавшуюся возле зарослей крапивы; проскочил мимо лис и ночных птиц, мимо распускающихся по ночам цветов, добежал до знакомой поляны и упал возле склепа на колени. Ему хотелось снова пережить испытанное в прошлом откровение, хоть он и понимал, что такое бывает только раз в жизни. Но, открыв глаза, он увидел на ступеньках, ведущих в склеп, оставленную кем-то книгу. Это был Танах. В нем проснулась надежда. Может, это и есть знак? Вряд ли книга оказалась возле могилы случайно. Он взял ее в руки и раскрыл наугад. Свет звезды упал на строки: «И Яаков полюбил Рахель, и сказал: “Я буду служить тебе семь лет за Рахель, дочь твою младшую”». «Вот же он! Вот этот знак! – обрадовался Бен-Цук. – Семь лет пришлось мне служить Менухе, чтобы получить свою Рахель, в смысле Батэль, и лишь теперь, после семи голодных лет, я достоин любить ее по-настоящему». Но тут порыв ветра перелистнул страницы, и глазам Бен-Цука предстали другие строки: «Отчего же пренебрег ты словом Господа, сделав то, что есть зло в глазах Моих: Урию Хетийца убил ты мечом и жену его взял ты себе в жены». Бен-Цук вздрогнул. Ведь и он пренебрегает словом Господа, проводя долгие часы в обществе замужней женщины. Но как эти строки согласуются с предыдущими? Каким из них верить? Разрешить дилемму мог бы третий отрывок, и Бен-Цук стал ждать, чтобы ветер перелистнул страницы еще раз. Но ждал он напрасно – воздух застыл неподвижно. Потеряв надежду получить ответ от ветра, Бен-Цук отложил Танах, вошел в темный склеп, распластался на могиле, прижался губами к тому месту, где, по его расчетам, находилось ухо праведника, и – сначала молча, а потом вслух – принялся просить, умолять и требовать: «Не бросай меня! Я так долго тебя искал! Дай мне знак! Дай мне его прямо сейчас!»