Медовые дни - [19]

– Какой еще «другой»? Ты что?

– Есть много таких, кто…

– Кто, например? – перебила она его. – Антон, это очень мило, что ты так думаешь. Мне это льстит. Но я уже старая.

– Я уверен, что Никита…

– Антон, ты меня поражаешь. Ты думаешь, я готова броситься на шею каждому болтуну? Может, он того и хочет, но… Этого мало. Я тоже должна захотеть. А я не хочу никого, кроме тебя.

– Я тебе не верю. Ты хочешь сказать, что в нашем квартале тебе ни разу никто не приглянулся? Этого не может быть.

– Ты прав, – сказала Катя, стыдливо потупившись.

Настало молчание. Катя не торопилась его прервать, словно собиралась с духом перед исповедью. Она чувствовала страх Антона, который весь сжался, но продолжала молчать. Это доставляло ей наслаждение.

– Конь, – наконец сказала она.

– Что «конь»?

– Ну понимаешь, время от времени меня преследуют мысли о коне.

– О каком еще коне?

– Об арабском скакуне. Ну том, на аллее. У него красивый зад. А ты знаешь, как мне нравятся мужские задницы.

Антон сел в кровати, взглянул в ее смеющиеся глаза и захохотал.

Отсмеявшись («Антон вернулся!» – подумала она), он сказал:

– Можно с ним завтра поговорить. Ну с твоим конем. Спросим, согласен ли он.

– Ну? Что ты ему сказал? – спросила Катя, когда Антон отошел от ограды вольера и взял ее под руку.

– Сказал, чтобы он не смел к тебе приближаться. А если попробует, я отрежу ему яйца и поджарю к ужину на подсолнечном масле. На сковородке!

Они с Катей дружно засмеялись.

За Тополиной аллеей начинался спуск к кварталу. Антон замедлил шаг. Он знал, что Кате трудно идти под горку из-за больных коленей. Однажды у нее на этом самом спуске развязался шнурок, и он, не сказав ни слова, наклонился и его завязал. Чтобы Кате не пришлось нагибаться.

В конце спуска, слева, высились строительные леса. При виде их Кате стало ужасно жалко Антона. Как он хотел, чтобы построили этот клуб! С тех пор как они здесь поселились, он ни о чем другом не говорил с подобной страстью. И такое разочарование! Они медленно шли мимо стройки. Катя бросила взгляд на Антона и почувствовала укол тревоги. Сколько еще таких разочарований он выдержит, прежде чем снова впасть в депрессию?

– Наверно, деньги кончились, – мрачно сказал Антон. – Начали стройку, а тут выяснилось, что она обходится дороже, чем планировалось. Или рабочие потребовали надбавки. Постой-ка… – Его глаза загорелись надеждой. – У меня идея! Почему бы нам, мужчинам квартала, не достроить клуб собственными силами? Шпильман когда-то работал бригадиром строителей. Да и мы, остальные, не безрукие. И Школьник, и Грушков, и я. Что нам помешает? Приду домой – напишу им. Кому им? Мэрии, конечно! Их эта идея обрадует, можешь не сомневаться.

* * *

– Что значит «не утверждают»? – вскипел Данино.

Бен-Цук старался сохранять спокойствие, но чувствовал, как у него немеет затылок – верный признак приближающегося срыва.

– Они бракуют всех, кого я им посылаю, – объяснил он.

Чем больше он старался унять дрожь в голосе, тем заметнее тот дрожал.

– На каком основании? По какой причине? – спросил Данино.

– Каждого по своей. Один курил гашиш, второй когда-то водил шашни с арабкой, третий – тайный гомик, у четвертого отец сидел за ограбление банка, у пятого родился в Сирии…

– А Сирия-то им чем не угодила? – возмутился Данино, мать которого была родом из Сирии. – Евреи Дамаска, – с гордостью заявил он, – это одна из лучших репатриантских общин Израиля! Работящие. Надежные. Предприимчивые. Евреи Алеппо – это, конечно, дело другое…

– Одним словом, – вздохнул Бен-Цук, – гиблое это дело. Армия не хочет, чтоб мы строили там микву, и все тут. Потому и мучают нас проверками, чтобы мы отказались от этой идеи.

Данино задумчиво молчал.

– А может… – осторожно начал Бен-Цук. – Я хочу сказать, может, это нам знамение, а? Знак свыше? Ведь праведник Нетанэль Анихба с самого начала был против строительства в этом районе. Предупреждал нас, что мы навлечем на себя проклятье. Может, это оно и есть? Как вы думаете?

Данино окинул его таким презрительным взглядом, что Бен-Цук сразу понял: он неправ.

(Откровенно говоря, он знал, что неправ, еще до того, как открыл рот, но иногда человек летит в пропасть с широко открытыми глазами.)

Жена Данино долго не могла забеременеть. После многих лет бесплодных попыток, испробовав все методы лечения, они решили, что должны обойти могилы праведников в городе и его окрестностях и полежать на каждой из них. Поначалу они раз в неделю меняли могилу, пока не убедились, что это не помогает. Тогда жена потребовала, чтобы они ограничились одним-единственным праведником, но с наилучшей репутацией. Отныне Данино по четвергам мотался с женой на могилу, оставлял машину на гигантской парковке и пробирался сквозь плотную толпу горожан, ловя на себе их полусочувственные, полунасмешливые взгляды.

Праведник-чудотворец тоже не оправдал возлагавшихся на него надежд, и жена заявила, что во всем виноват Данино и его скептицизм.

– Если ты не веришь, что праведники – это канал, связывающий нас с горним миром, какой тогда прок в том, что я оставляю на могиле свои записки и привязываю к веткам ленточки?

– Может, ты и права, – согласился Данино.