Медовая ловушка - [52]

Потом он услышал шум подъезжающей машины. Петра вела машину медленно и осторожно. Гюнтер вышел на крыльцо с кофейной чашкой в руках и наблюдал за тем, как она парковалась. Она вылезла из машины с сумкой в руках и удивленно посмотрела на Гюнтера. Волосы у неё были растрепаны.

— Выключи фары, — спокойно сказал Гюнтер.

Она вернулась к машине, открыла дверцу и, встав коленями на сидение, стала искать кнопку. На ней была короткая юбка, и он увидел её ноги.

В сумке, которую привезла Петра, была еда.

— Я купила свежего мяса, лепешки и овощи, — сказала она, — ты совсем отощал. Тебя надо хорошо кормить.

Ночью впервые за эти месяца Гюнтер ощутил себя мужчиной. Он стащил с Петры ночную рубашку и с силой прижался к ней всем телом. Она почувствовала прикосновение горячего и твердого зверя и обняла Гюнтера. Он нежно целовал её в шею и грудь, вдыхал запас её волос. Она гладила его спину и шептала:

— Мой! Ты мой, только мой! Я люблю тебя.

Он вонзился в неё и почти сразу же испытал забытое чувство полного счастья. Она охотно подчинилась мужчине. Обхватила его руками и требовательно прижала к себе. Она двигалась в такт с ним.

Впервые в жизни ей было хорошо с мужчиной. Она, не стесняясь, кричала, и ей становилось все лучше и лучше. Она вся горела, они стали как одно целое, двигаясь в одном им понятном ритме. Она принадлежала ему, а он принадлежал только ей. После долгого воздержания у него все закончилось очень быстро, но для неё это не имело особого значения. Ей было важнее ощущать себя желанной.

Когда Гюнтер заснул, она продолжала тихонько целовать его, уже спящего. Простая мысль пришла ей в голову: если она все-таки способна быть счастливой с мужчиной, то зачем ей вести такую глупую жизнь? Зачем ей этот лагерь, если они могут вернуться в Германию и начать все заново?

Утром она сказала:

— Тебе надо на мне жениться. Мы можем уехать и начать новую жизнь.

Против обыкновения Петра мыла тарелки после завтрака и, не вытирая, ставила их на полку сушиться.

— У могу родить ребенка. Еще не поздно.

Она улыбнулась, словно сказала что-то смешное.

Гюнтер встал и прошел в комнату. Закрыл за собой дверь. Он вытащил из-под кровати дорожную сумку. Она пришла и стояла в дверях, наблюдая за тем, как он укладывает вещи. Вещей было мало.

— Я возвращаюсь в лагерь, — пояснил он.

Она посмотрела на него. Лицо её было спокойным, и он решил, что прощание будет легким.

— Закрой за мной, — сказал он, — я ухожу.

На дно сумки он спрятал бутылку водки. Он уже представил себе, как сделает два больших глотка прежде, чем заведет двигатель. В этот момент Петра подошла к нему и начала вытаскивать из сумки все его пожитки. Ее руки тряслись.

— Сукин ты сын, — сказала она, убирая в шкаф его куртку, свитер, рубашки и джинсы.

Гюнтер посмотрел на нее. Она была слишком некрасива и груба для него. Зачем ему лесбиянка, которая все равно никогда не научится любить мужчину? Он повернулся и вышел. Он взял её машину и уехал. В лагерь к палестинцам он не вернулся, а обосновался где-то в Бейруте.

Петра плакала навзрыд. Кристи была первой, кому она решилась все это выложить. Кристи в состоянии была её понять. Депрессия у Гюнтера прошла, он больше в ней не нуждался. Для неё это был удар. Попытка начать нормальную жизнь не удалась.

Кристи увезла Петру к себе в гостиницу. Три года назад то же самое она сделала из сострадания. На сей раз руководствовалась только интересами дела. Одна из самых опасных в мире террористок готова была выплакаться ей в жилетку. Как же можно было упустить такую возможность?

По дороге Кристи сказала Петре, что устроилась на радио, занимается международной журналистикой, хорошо зарабатывает и очень довольна.

Когда они добрались до Бейрута, была уже ночь. Гостиничный бар, где продавали спиртное, закрылся. Но Кристи позвонила дежурному, и тот прислал официанта с бутылкой виски, льдом и содовой. Дамских напитков у запасливого дежурного не оказалось. В Бейруте по ночам женщины не требуют выпивки. Зато официант притащил большое блюдо с очищенными и нарезанными фруктами.

Голодная Кристи глотала ломтики яблок и груш. Груши были сочные, яблоки вялые. Петра есть не стала. Выглядела она ужасно. Кристи вытрясла ей в стакан побольше льда, налила на два пальца виски и добавила содовой. Петра храбро сделала большой глоток и закашлялась. Вновь поднесла стакан к губам и выпила свою порцию. Потом опустила стакан и заплакала.

Ее словно прорвало, она рыдала, что-то кричала и бормотала. Ее всю трясло. Это была настоящая истерика.

Кристи смотрела на Петру с сочувствием. Перед ней сидела не опасная террористка, а глубоко несчастная женщина, которая вдруг поняла, что она никому не нужна, что у неё нет и не будет семьи, что природа и судьба лишили её обычного женского счастья.

Кристи перерыла всю сумочку в поисках успокоительных таблеток, но ничего не нашла. Тогда она заставила Петру допить виски. Последние шесть месяцев Петра безвылазно провела в лагере, где царил сухой закон, и с непривычки мгновенно опьянела. Она начала сползать со стула, и Кристи помогла ей добраться до кровати.

Все было, как тогда, несколько лет назад, когда Кристи привезла её из тюрьмы. Только Кристи за это время стала другой. Ей нужно было, чтобы Петра заговорила. Она легла рядом с Петрой, прижалась к ней и стала гладить её волосы, лицо, шею. Она нашептывала ей на ухо что-то приятное. Пьяненькая Петра обняла Кристи. Она так нуждалась в сочувствии и утешении.