Медный всадник. Жизненный путь Этьена Фальконе - [54]

Но главное испытание было впереди. Чуть позднее Фальконе так обрисовал это в своем письме Екатерине: «Некто Яковлев произнес разгромную речь перед собравшимися в мастерской зрителями. Нет гадостей, которые он бы не наговорил про статую; что ни на одной из них нет такого странного головного убора; он забыл, без сомнения, что подобное убранство почти одинаковое у всех как древних, так и новых статуй. Он находил ужасными усы, которые император носил всю жизнь. Но все это одни цветки. Он пришел в бешенство, заговорив о русском платье, которое в действительности не русское. Он повторял, что ужасно напялить на Петра ту одежду, об уничтожении которой он так хлопотал. И при этом он утверждал, что так считает не он один, что его единомышленники – 500 дворян, которые возмущены образом, сотворенным Фальконе. Он говорил, что работу скульптора поносят во всех домах и только покровительство императрицы сдерживает их от открытых выступлений».

Нетрудно представить, какое действие произвела эта речь на впечатлительного скульптора. Он был в ужасном состоянии. Екатерина успокоила его: «Этот Яковлев – человек презренный. Недавно он надул двух евреев, а к довершению – он и не дворянин вовсе, хотя утверждает, что 5 сот дворян разделяют его образ мыслей».

1 июня в полдень мастерскую Фальконе посетил архиепископ Санкт-Петербургский, епископ Тверской, архимандрит Платон. Восхитившись моделью, он поздравил автора, а потом, спохватившись, сказал, что дает ему свое благословение на то, чтобы отливка удалась так же хорошо, как и модель. Это было окончательным признанием того, что памятник пришелся по душе жителям Петербурга. Антон Лосенко, который недавно вернулся из Парижа, сделал рисунок модели.

Лето 1770 года ознаменовалось значительными победами России в войне с турками. Русские агенты активно работали среди балканских христиан, и уже к концу 1768 года с Балканского полуострова стали доходить вести об их готовности поднять восстание против Турции. Начавшись в Черногории, восстание христиан охватило Албанию, Боснию, Герцоговину и Македонию. В Чесменской бухте русские корабли под командованием графа Орлова сожгли весь флот Оттоманской империи. По этому случаю в кафедральном соборе Петербурга состоялся благодарственный молебен, и в середине проповеди архимандрит Платон, сойдя со своего места, подошел к гробнице Петра Великого и, обняв статую основателя, сказал: «Ты даровал нам сию победу, ты, построивший среди нас первый корабль!»

Поздравляя Екатерину с победой, Вольтер писал: «Если Ваше Величество не может взять Константинополя в нынешнем году, что мне весьма досадно, то заберите хотя бы всю Грецию, и пусть у вас окажется прямое сообщение от Коринфа до Москвы». Екатерина продолжала поддерживать переписку с «фернейским отшельником», который называл ее то «Полярной звездой», то «Северной Семирамидой».

В это время Дидро в одном из своих писем предложил ей две надписи для памятника, изваянного Фальконе: «Петру Первому посвятила памятник Екатерина Вторая» и «Воскресшая доблесть привела с колоссальными усилиями эту скалу и бросила ее под ноги героя». Фальконе предложил более простой текст: «Петру Великому воздвигла Екатерина Вторая». Императрица сократила его еще больше: «Петру Первому – Екатерина Вторая». Всего одно слово исчезло из предложения Фальконе, но смысл надписи стал иным: Фальконе поставил Петра выше Екатерины, Екатерина поставила себя вровень с ним.

Но Екатерину II ждали новые испытания. В 1771 году в Москве началась эпидемия чумы и моровой язвы. Начался бунт, который перерос в грозное восстание под предводительством Пугачева. Дерзкий самозванец называл себя именем ее покойного супруга. Призрак Петра III даже из могилы грозил ей.

Как раз в это время некий антрепренер затеял строительство театра рядом с мастерской Фальконе. Разрешение на строительство дал генерал Бецкой, заведовавший также и Конторой строений. Он удачно выбрал время, чтобы досадить скульптору, полагая, что Екатерине сейчас не до него. Стены и пол сотрясались, грозя разрушить мастерскую вместе с находившейся там моделью. Скульптор был вынужден вновь обратиться к Екатерине с жалобой на Бецкого, распорядившегося о строительных работах рядом с его мастерской. «Г-н Бецкой, чтобы довершить свое дело, задумал свести меня с ума и тем принудить меня просить отставки, – пишет Фальконе. – Как он хорошо знает людей. Он мог бы повести постройку так, чтобы не мешать нисколько ничему, касающемуся статуи; но не такова цель его, вот она. Фальконе, который мне надоел, Фальконе, который не унижается передо мною просьбами, потому что хотя я даю не много и редко употребляю свое влияние на пользу честных и достойных людей, тем не менее я хочу, чтобы не переставали меня просить; словом, Фальконе струсит, захочет уехать, я скажу, что так как его модель готова, то можно обойтись и без него, я поручу продолжать работу кому-нибудь другому, я напечатаю и заставлю печатать, что в труде Фальконе я сделал перемены, усовершенствования, отниму и у этого, как у стольких других, славу, которой так добиваюсь и которую он мне уступит; таким образом, работа окончена будет мною, потому что я хочу, чтобы казалось, что все делаю я… Если бы Ваше Величество сказали мне, что я с ума сошел со своими бреднями, то я осмелился бы отвечать, что если бы я в течение пяти лет не узнал этого человека и его образ действий в отношении других, то меня следовало бы посадить в сумасшедший дом. Рабочие и строители краснеют за тот необыкновенный, сумасбродный порядок, в коем их заставляют работать в этой постройке, они ничего не могут понять; я все объяснил бы им, сказав, что он делается в мою честь…»