Медный всадник. Жизненный путь Этьена Фальконе - [45]

Фальконе разъяснял императрице значение аллегорий. «Дидро предложил мне памятник в окружении аллегорий-добродетелей, которыми наделен герой. Я высказался Дидро против аллегорических фигур, олицетворяющих, но никак не выражающих те или иные общие идеи и понятия. Я люблю мысли простые, которые выражают часто более сложные, замысловатые идеи. Скульптура должна быть настолько ясной, чтобы как можно меньше затруднять комментаторов. Следовало бы уменьшить, а если можно, то совсем уничтожить эти человеческие фигуры, путающие дело, это убогое обилие, всегда изобличающее рутину и редко гений. Нужна ли аллегория? Выразите свой предмет эмблемами, имеющими общепринятый смысл, почерпните их в самом предмете, но не прибегайте к эмблемам, изображающим людей. Памятник не терпит многословных пояснений, подробных текстов, обилия эпитетов, которые способны лишь отвлечь от главного и призваны восполнить то, что было недосказано художником. Аллегория не должна быть банальна, герой должен сам в достаточной степени выражать мысль, с тем, чтобы не было нужды в разъяснениях всяких канцеляристов. Чем менее художник применяет средств, чтобы произвести впечатление, тем более он достоин его вызвать и тем охотнее поддается зритель впечатлению, которое стремились на него произвести. Именно благодаря простоте этих средств были созданы совершенные творения Греции, как бы для того, чтобы вечно служить образцами для художников. Я ограничусь только статуей героя, которого не рассматриваю ни как полководца, ни как победителя. Надо показать людям более прекрасный образ законодателя, благодетеля своей страны; он простирает свою десницу над объезжаемой им страной, он поднимается на верх скалы, служащей пьедесталом, – это эмблема побежденных трудностей», – писал он императрице, спрашивая у нее совета и уверяя, что ее внимание и строгость заставляют его уже более двадцати раз начинать снова то, чем многие были довольны.

Екатерина отвечала на письма незамедлительно: «Извините, что письмо Ваше провалялось у меня несколько дней, отвлекли дела, а потом со мною сделался припадок лихорадки, во время которого я решила отвечать немедленно из страха отправиться на тот свет… Г-н Фальконет, я столько со дня на день откладывала отвечать Вам, столько нынешней весной переменила жилищ, что только сегодня утром отрыла в своих бумагах последнее письмо Ваше… Я думаю, что Вы исполните Ваш труд как можно лучше, но как Вы можете полагаться на мои мнения? Я не умею рисовать. Это, может быть, будет первая хорошая статуя, которую я увижу в своей жизни. Как же Вы можете довольствоваться таким ничтожным мнением? Всякий ученик больше моего имеет понятия в Вашем искусстве, к которому я испытываю неистовую страсть, страшно разорительную. На это уходит масса денег. Это такой же порок, как пьянство… Г-н Фальконет, Вы мой советчик в искусстве. Не говорите мне больше, что я строга, а главное, не останавливайтесь на моих замечаниях, так как я могу говорить неверно, продолжайте работать так, как Вы считаете нужным. Прощайте, г-н Фальконет, будьте здоровы и верьте, что я с нетерпением жду увидеть Вас и Вашу работу в Санкт-Петербурге».

С начала февраля 1767 года императрица выехала из Санкт-Петербурга в Москву, где через полгода должна была начать работу Комиссия по новому Уложению, призванная создать новый свод законов империи. К открытию работ комиссии Екатерина II подготовила специальный Наказ ее депутатам, в основу которого положила идеи Монтескье, Вольтера и других французских просветителей.

Из Москвы императрица отправилась еще дальше: перед началом работы Комиссии она хотела получше познакомиться с российской глубинкой, предприняв длительное путешествие по Волге с остановками во всех крупных прибрежных городах. В Казани и Симбирске она принимала депутации татар, желавших высказать ей свои пожелания. Во время поездки по Волге императрица организовала перевод романа Мармонтеля «Велизарий», посвященного воспитанию просвещенного монарха. Этот роман ей настоятельно рекомендовал Вольтер. Успеху романа в России косвенно способствовал также парижский архиепископ, который приостановил распространение во Франции этой книги, проповедующей веротерпимость. Запрет официальных французских властей всегда служил для Екатерины самой лучшей рекомендацией. Она сама перевела одну из глав, которая была сокращена церковной цензурой Сорбонны, остальные перевели сопровождавшие ее братья Орловы и граф Чернышов.

Летом императрица вернулась в Москву, где 30 июля 1767 года открылась Комиссия по сочинению проекта нового Уложения законов Российской империи. В Москве собрались депутаты, избранные в Комиссию, представленные всеми сословиями, кроме крестьянского. Комиссия получила в виде напутствия Наказ, написанный императрицей. Деятельное участие в работе Комиссии приняли старший из братьев Орловых, Иван Григорьевич, и ближайший сподвижник императрицы Григорий Орлов, которого считали ее фаворитом. Работа Комиссии всколыхнуло все русское дворянство. Ходили упорные слухи о скорой отмене крепостного права в России и земельной реформе. Высшее сословие боялось лишиться своих земельных владений, да и крепостных крестьян тоже, – ведь богатство дворян во многом оценивалось количеством крепостных душ, которыми они владели. Поэтому дворянские депутаты были недовольны слишком вольными речами, которые произносились в Комиссии. «Да как же это можно – освободить крестьян? – удивлялись депутаты-дворяне. – Кто же тогда станет работать?» На это некто Алейников, депутат от казачества, во всеуслышание заявил: «Мы видим перед собой Европу, которая в крепостных крестьянах никакой нужды не имеет и прекрасно кормит себя!»