Медный всадник - Это ВАМ не Медный змий... - [15]

Знание — единственная в мире “вещь”, которая не продается, не покупается и не отчуждается, даже по желанию владельца, но доступ к которой дается Богом по нравственности. Поэтому знание может быть освоено лишь собственным трудом, но при этом результаты его реализации всегда будут связаны с определенным строем психики человека. Отсюда, знание — лишь приданое к строю психики.

Нравственность Евгения (не декларируемая, а объективная) раскрывается во второй части его “разных размышлений”, и, как мы видим, ее проявления тут же вступают в противоречие с рассуждениями по части истинного предназначения труда и ума:

Что ведь есть

Такие праздные счастливцы,

Ума недальнего ленивцы,

Которым жизнь куда легка!

В итоге перед нами социальный тип даже не с раздвоенным [18], а с “расстроенным” сознанием: понимает, что средства для честного преуспеяния в жизни должно добывать добросовестным трудом, но тут же просит у Бога денег т.е. непрочь пожить “на халяву” и вообще завидует бездельникам и людям “ума недальнего”. Другими словами, “в волненьи разных размышлений” еврейского гения просматриваются явные признаки шизофрении. И о том, что Пушкин угадал их в коллективном бессознательном еврейства задолго до того, как оно выразилось индивидуальным сознанием отдельно взятого еврея нас извещает газета “Петербург экспресс” № 10(11), 1995 г., в которой не самый бедный и не самый талантливый еврейский актер Михаил Боярский на первой странице прямо заявляет: “Если бы я был поумнее и побогаче…” Евгений у Пушкина наделен эпитетом “бедный” не случайно: в начале века в России была очень популярна басня И.А. Крылова “Бедный Богач”. Приведем её здесь полностью, поскольку данная басня — своеобразное выражение в коллективном бессознательном того времени проблем, которые Пушкин на уровне второго смыслового ряда и пытался высветить в поэме.

“Ну стоит ли богатым быть,

Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить

И только деньги лишь копить?

Да и на что? Умрем, ведь все оставим.

Мы только лишь себя и мучим, и бесславим.

Нет, если б мне далось богатство на удел,

Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,

Чтоб жить роскошно, пышно,

И о моих пирах далеко б было слышно;

Я даже делал бы добро другим.

А богачей скупых на муку жизнь похожа”, -

Так рассуждал Бедняк с собой самим,

В лачужке низменной, на голой лавке лежа.

Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез,

Кто говорит — колдун, кто говорит — что бес;

Последнее едва ли не вернее —

Из дела будет то виднее;

Предстал, и начал так: “Ты хочешь быть богат,

Я слышал для чего; служить я другу рад.

Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;

Но вынешь лишь один, уж там готов другой.

Итак, приятель мой,

Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.

Возьми ж — и из него без счету вынимай,

Доколе будешь ты доволен;

Но только знай:

Истратить одного червонца ты не волен,

Пока в реку не бросишь кошелька”.

Сказал — с кошельком оставил Бедняка.

Бедняк от радости едва не помешался;

Но лишь опомнился, за кошелек принялся,

И что ж? — Чуть верится ему, что то не сон:

Едва червонец вынет он,

Уж в кошельке другой червонец шевелится.

“Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!” -

Бедняк мой говорит. -

Червонцев я себе повытаскаю груду,

Так завтра же богат я буду -

И заживу как сибарит”.

Однако ж поутру он думает другое.

“То правда, — говорит, — теперь я стал богат;

Так кто ж добру не рад!

И почему бы мне не быть богаче вдвое?

Неужто лень

Над кошельком еще провесть хоть день!

Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;

Но если накупить могу я деревень,

Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?

Так удержу чудесный кошелек;

Уж так и быть, еще я поговею

Один денек;

А, впрочем, ведь пожить всегда успею”.

Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год —

Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;

Меж тем он скудно ест, и скудно пьет;

Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.

День кончится, и, по его расчету,

Ему всегда чего-нибудь не достает.

Лишь кошелек нести сберется,

То сердце у него сожмется;

Придет к реке, — воротится опять.

“Как можно, — говорит, — от кошелька отстать,

Когда мне золото рекою само льется?”

И наконец, Бедняк мой поседел,

Бедняк мой похудел;

Как золото его, Бедняк мой пожелтел.

Уж и о пышности он боле не смекает;

Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой,

Утратил все; но все дрожащею рукой

Из кошелька червонцы он таскает.

Таскал, таскал… и чем же кончил он?

На лавке, где своим богатством любовался,

На той же лавке он скончался,

Досчитывая свой девятый миллион.

В знаменитую Болдинскую осень 1830 г. поэт уделил этой теме особое внимание в “Скупом рыцаре”.

Но вернемся к размышлениям бедняка из “Медного Всадника”:

Что вряд еще через два года

Он чин получит; что река

Все прибывала, что погода

Не унималась; что едва ль

Мостов не сымут, что конечно

Параше будет очень жаль…

Так впервые в поэме появляется образ народа, известный по “Домику в Коломне” под именем Параши:

Параша, так звалась красотка наша,

Умела мыть и гладить, шить и плесть;

Всем домом правила одна Параша

Поручено ей было счеты весть,

При ней варилась гречневая каша

(Сей важный труд ей помогала несть

Стряпуха Фекла, добрая старуха,

Давно лишенная чутья и слуха).

Видимо, поэтому Евгений и: