Медный кувшин старика Хоттабыча - [22]

Писатель поднес сигарету ко рту и удовлетворенно закурил.

Саша задумчиво поморгал и спросил:

— А что, в Новой Гвинее водятся крокодилы?

— Крокодилы водятся везде, — отрезал писатель. — Вон, включи ОРТ, какой-нибудь концерт к восьмисотпятидесятилетию последних дней «Ласкового мая» — одни крокодилы. И пляшут и поют. Только что не летают. — Тут он обернулся и заметил Джинна: — Привет, кофе будешь?

— Я бы лучше пивка…

— Пивка так пивка, давай за столик пересядем, расскажешь, как сам.

Они пересели за стол и некоторое время молчали.

— Как твоя книга? — спросил наконец Джинн.

— Какая книга? А почему ты спрашиваешь?

— Я так понял, что ты какую-то книжку пишешь…

— Какую-то?! — возмутился писатель. — Да я самую лучшую на свете книжку пишу. Только тяжело это — писать самую лучшую книжку. На бумаге ни хрена не получается. Не интересно. А без интереса я работать не люблю. И вообще работать не люблю. Поэтому я и писатель. Я ее в голове написал сразу. Всю и целиком. За десять минут. Я знаю, чем она кончится, знаю, что в середине. Знаю, что в ней хорошо и что плохо. А когда все уже знаешь — особенно, что хорошо и что плохо, — не интересно. Заставляю себя, буквально. Даже не словесно — буквально. Делаю себе по три предложения в день. А принимаю только одно. Вот вчера наконец еле-еле выпустил джинна из кувшина. Ну никак не шел джинн, понимаешь?

— Какого джинна из кувшина? — ошарашенно спросил Джинн.

— Альтер эго. Ты же Джинн?

— Джинн, — сказал сбитый с толку Джинн.

— Ну и вот. А ты — это я, а я — это ты, а ты — это он, и мы, типа, все вместе. Знаешь песню про моржа?

— Нет. Про какого моржа? А при чем тут я? — спросил Джинн, а сам подумал: не писатель ли наслал на него сегодняшнего дядьку?

— Как при чем?! — возмутился писатель. — Ты же прототип главного героя, ты что, забыл? Ты же сам согласился! Помнишь вчера, у тебя дома?..

— Ну, — Джинн замялся, — я, честно говоря, был не вполне трезвый…

— Ты что, вообще ничего не помнишь? Ты помнишь, что мы с Гришаном и еще каким-то перцем у тебя зависали?

— Ну, помню, конечно…

— Помнишь, меня твоя квартира приколола, ну и вообще все?

Джинн улыбнулся и, чтобы как-то поменять тему разговора и прояснить дядьку, спросил:

— Про что книжка-то?

— Да я же тебе рассказывал. Зря, конечно, рассказывал, но я же тогда еще не знал, что ты будешь главным героем. А теперь не скажу. Не имею права. Но вообще-то имей в виду, что ты — положительный герой. А положительные герои не напиваются до беспамятства без всякого повода — это же коммерческая книжка!

Джинн глотнул пива, и тут с ним случилась нелогичная странность. Вместо памяти о дядьке и вообще интереса к этой теме от влитого в горло пива вдруг всплыла из глубины души комком к кадыку его недавняя тоска, вытесняя вместе с дядькой все на свете, и захотелось плакать.

— А у меня проблемы, — неожиданно для самого себя сказал он.

— Какие еще проблемы? — вкрадчиво поинтересовался писатель. — С возлюбленной твоей любовью виртуальной?

— Откуда ты знаешь?

— Живу давно. Да ладно, у тебя на лице все написано. Все романтические чувства. Ну что там за проблемы-то? Она, кажется, американка?

Джинн кивнул.

— Ну и чего ты грузишься? — Писатель лениво откинулся на спинку грубого деревянного стула. — Ну, американка, были друзья, то да се, мутили чего-нибудь вместе, потом эта война в Сербии… Она тебе пишет, мол, я — патриотка, великая американская армия-освободительница, долой антигуманную диктатуру Милошевича, да здравствует гуманная диктатура НАТО и ядерный мир во всем мире. А ты, чего доброго, пытался подбить ее взломать какой-нибудь сайт в Пентагоне… Ты что, дурак, что ли? Себя поставь на ее место. Хочешь из порядочной девушки сделать Зою Космодемьянскую, да еще так, чтобы она свои конюшни поджигала, а не вражеские…

— Откуда ты знаешь?!

— Я же книжку про тебя пишу, мне положено. — И писатель начал гундосить, подражая стереотипам то ли несуществующих литературных критиков, то ли каких-то неведомых продюсеров. — Война разбросала влюбленных по разные стороны баррикад. Страдают оба и мучаются. Не спят ночей на мокрых февральских подушках. Разлука длится всегда. Классный сюжетный ход, хоть и избитый, но работающий безошибочно, — мировые процессы наступили на судьбы простых хороших людей. Страдания народов отражены в сопливой слезе неисполненной любви конкретного человека. Звучит коммерческая траурная музыка. И ей не стать домохозяйкой, а он не будет храпеть с газетой на диване. Их мальчик в восемь лет не привяжет консервную банку к хвосту соседской кошки, а девочка в семнадцать не сторчится на Герасиме до состояния му-му. И когда его найдут на скамейке электрички в депо — с открытым оскалом улыбки и мгновенно остановившимся от инфаркта сердцем, — ему будет шестьдесят четыре, и жизнь его будет испорчена совершенно другой женщиной. — Писатель выдержал эффектную паузу, исподлобья поглядывая на Джинна, и уже нормальным голосом заявил:

— Шутка.

В голове Джинна понеслись какие-то смутные воспоминания обо всех угаданных писателем его жизненных эпизодах: квартира от бабушки, кошки, увольнение с работы, Этна, в конце концов, да плюс еще Хоттабыч этот долбанутый. До него начал медленно доходить смысл слов, только что цинично и лениво брошенных писателем в его непостроенное будущее — уж не в качестве ли фундамента брошенных? Он захлебнулся от яростного страха, помрачнел и, сжав кулаки, зло и быстро спросил: