Медный гусь - [26]

— Самок менквов я не видал, но слыхал, что детеныши у них бывают, — подумав, ответил Рожин. — Вогулы их менква-пырищ называют. Стало быть, как-то плодятся… Менкв осторожен, как волк-одиночка, но ежели убедится, что дело верное, нападает стремительно и рвет добычу в клочья. Силой обладает недюжинной, может и медведя одолеть.

— Как же ты от менква увернулся? — Мурзинцев вспомнил шрамы на теле толмача.

— Господь предостерег, не иначе. Я за час до этого беду почуял, как толчок в сердце. Штуцер перезарядил, пороху досыпал и две пули сразу закатал. Но менква проглядел, вынырнул он у меня из-под ног и когтями по животу полоснул. Я и боли не почуял сперва, на спину опрокинулся, только ружье перед собой выставил. Он сверху навалился, ну я и саданул так, что штуцер по замок в землю вошел. Дырища в грудине у менква с кулак образовалась, на месте кончился.

Семен смотрел на Рожина с оторопью.

— Неужто так и было? — спросил он.

— Я не Васька Лис, к брехне не приучен, — спокойно ответил толмач.

— Могло и ствол разорвать, — задумчиво заметил Мурзинцев.

— Я ж и говорю, Господь уберег.

— Значит, стрелять их можно, — заключил сотник и от этого приободрился. — Ты говорил, что твари на отряд не нападают. А если отстанет кто?

— Менквы, как и волки, вырезают больных и хилых. Ежели ты, Степан Анисимович, в сторону отойдешь, тебя, дай Бог, и не тронет. А если кто послабее, может и напасть.

Семен Ремезов остановился, ошарашенный.

— Ты про меня, что ли?! — выдохнул он.

Рожин замер, оглянулся на парня.

— Да нет, — ответил он, усмехнувшись. — Ты поздоровее многих будешь.

Сотник тоже замер, внимательно посмотрел на Семена, оценивая силушку парня, потом оглянулся, смерил взглядом Ваську Лиса, Игната Недолю и остановился на Прошке Пономареве. Прохор лез по склону холма последним, сопел и постоянно оглядывался. Рожин проследил взгляд сотника, грустно вздохнул, отвернулся и пошел дальше.

Сосновый молодняк подковой окружал подошву песочного холма и ручьем убегал на юг, где вливался в реку старой тайги. Путники забрались на вершину холма. Песчаные горы, словно караван барж, гусем тянулись на запад и, казалось, ушли бы, но дорогу им преградила вода. Обь, до икоты напившись талых снегов, лениво ползла-поворачивала на север, расплескивая воду, словно до краев наполненное корыто на скрипучей подводе. Вот и тут река пролилась за последней горой, затопив долину на юго-востоке. Между разливом и холмами черным клином, как заноза, торчала тайга. В сером вечернем небе сор тускло мерцал, и казалось, что это не вода, а огромное смоляное пятно расползлось по окоему, придушив долину своей непомерной тяжестью. В центре черного озера, словно еж, топорщился остроносыми елями остров.

— Думаю, капище там, — сказал Рожин, указывая на остров.

— Вплавь, что ли?! — возмутился Васька Лис.

— Это сор, — ответил Рожин. — Там воды по колено.

Путники двинулись дальше, прошли холмы, спустились к воде. До острова оставалось с треть версты. Остров возвышался над водой, как стог сена на скошенном лугу. Мрачный, заросший ельником, в ряби окружающей воды, казалось, что он откололся от монолита тайги и теперь медленно дрейфует прочь, как снявшийся с якоря струг.

— Точно капище там? — засомневался Васька Лис.

— Больше негде, — ответил Рожин.

— У вогулов-то дощаник, им ноги мочить не пришлось, — то ли с завистью, то ли со злобой произнес Недоля.

— Ноги мочить — не беда, — ответил Мурзинцев, внимательно рассматривая остров. — Мы на подходе как на ладони будем, грудью — прямехонько на пули.

Рожин кивнул, он и сам опасался засады.

— Что ж, Степан Анисимович, — сказал толмач, снимая зипун. — Я первый пойду. Как увидишь, что кушаком машу, идите следом, только одежу мою прихватите.

Толмач намотал кушак на шею, повесил на него ножны с тесаком, рог с порохом и сумку с пулями, закинул за плечи штуцер и ступил в воду. Остров, выставив заточенные ели, как копья, казался неприступным острогом, готовым дать отпор любому врагу.

Капище

Воды сора в весеннем солнце успели слегка прогреться, но не сильно, к тому же глубина местами оказалась по грудь. Так что, выбравшись на берег, Рожин стучал зубами. Никто не стрелял в него на подходе, но толмач, хоть и опасался этого, все же не думал, что вогулы откроют по нему огонь. Опыт ему говорил, что местные пойдут на смертоубийство только в самом крайнем случае. За камлание шамана к ответу призвать хоть и можно, да сложно, требуется много свидетельств. А вот за убийство — без промедления петля или каторга. Прошли времена дерзких вогульских князей, чьи отряды выжигали русские поселения, а их жителей поголовно обезглавливали, чтобы черепами украшать свои кумирни. Нынче местным открыто враждовать против русских было нельзя, так что если недовольные и находились, то такие по лесам, как тати, прятались, и направляли их отныне не князья, а шаманы.

Рожин огляделся. Было тихо, только стволы елей тревожно поскрипывали да где-то жалобно пиликал-всхлипывал кулик, видно потеряв свою пару. Ели опоясывали остров кругом, стояли они плотно и угрюмо, словно колья острожной засеки, но дальше к центру острова виднелась чистая от леса проплешина. Рожин продрался сквозь спутанные ветви к опушке, осторожно выглянул из-за дерева. В центре поляны торчал деревянный болван, большой, в человеческий рост.