Медные колокола - [21]

Однако, отчитав положенные заклинания, я вновь намочила полотенце и продолжила обряд, только вместо колдовских формул стала говорить с артефактом сама — как чувствовала, как верила.

Зеркальце, свет мой, прошу тебя, услышь меня, послушай, покорись, помоги, исполни просьбу мою. Не серчай на меня, неумелую, бесталанную. Смерть бродит вокруг нашего леса, нашего дома, нашего мира! Покажи мне города и села, горы и веси, близкие и далекие. Не любопытствую по-пустому, но узнать хочу, что в большом мире творится. Прости меня, глупую, неразумную, вразуми от своей мудрости.

Полотенце в моих руках потемнело, подернулось нездоровым налетом, обжигающим кожу. Всё, больше не могу его держать! Может, хватит?

Я осторожно сложила ткань в миску, плеснула туда отвара княженики и задвинула под лавку. Пусть стоит, попозже запарю стебелёк-другой борца, щепотку чистотела и вымочу лён, вобравший в себя всё чуждое и недоброе, что могло прийти ко мне из Зазеркалья.

Потом березовой лучинкой зажгла свечу, в курильницу уложила малый докрасна раскаленный уголек, а на него — подготовленные травы и сандал. Ароматные завитки дыма неторопливо поползли по комнате. Уставившись немигающим взглядом в глубокий провал за стеклом и держа кисти рук перед собой локти согнуты под прямым углом, пальцы сложены «бабочкой» и обращены друг к другу, я начала выплетать заклинание. Формула была длинной, и произнести ее необходимо звучно, чётко и на одном дыхании. Но я не боялась задохнуться и сбиться, чудесная уверенность в собственных силах наконец-то явилась мне. Как это произошло, благодаря чему? Наверняка я этого не знала, но чувствовала, что слёзы, пришедшие ко мне в вымороченной деревне, и смертельная схватка с нежитью, из которой мне удалось выйти победительницей, изменили и укрепили мою слабую и несмелую душу.

Так, первое заклинание произнесено. Пока стекло по-прежнему оставалось тёмным и безучастным, не отражая даже моего лица. Наоборот, появилось такое ощущение, будто наш мир начал по каплям просачиваться в иное пространство, уплывать в Зазеркалье.

Ничего. Не страшно.

Вру! Страшно, да ещё как!

Я плавно поднялась, шагнула к окну, одним движением отдернула плотную льняную занавеску, расшитую охранными рунами и настежь распахнула мелкоячеистую оконницу. Лунный свет яростно ворвался в комнату и хлынул, клубясь, через глухую поверхность зеркала, заполняя собой его тёмную бездну.

Второе заклинание далось мне куда тяжелее. Не хватало воздуха, слова норовили застрять на языке, голос начал слабеть и подрагивать. Отчаянным усилием воли я довела до конца магическую формулу, при этом плавно сближая пальцы рук. С последним звуком я резко развела руки в стороны, одновременно поворачивая их ладонями к темному стеклу и направляя на него бурлящую — я явственно ощущала это! — силу, скопившуюся на моих пальцах.

Медленно, очень медленно, словно нехотя безликий мрак иномирья начал складываться в некое подобие тоннеля, стены которого удерживала текущая с моих рук магическая сила. Сперва эти стены казались сотканными из тумана, из лунного света, но постепенно они приобретали плотность и текстуру, на место изменчивости и прозрачности приходила уверенность и устойчивость.

Я слегка пошевелила руками. Переливчатый тоннель стал чуть шире, потолок пошел вверх, и в глубине зеркала вспыхнула яркая точка и начала разрастаться, приближаясь.

Передо мной простиралась широкая пустошь. Лунный свет заливал ее, а магическое стекло подхватывало серебристый поток и так усиливало его, что было непонятно, то ли это светит невозможно яркая луна, то ли тусклое солнце из последних сил пробивается через тучи. В этом мертвенном освещении была видна каждая прошлогодняя сухая былинка, каждый ком непаханой земли. На ветвях одиноко растущего дерева сидели две вороны, а в неглубоком овражке возилась какая-то нечисть — можно было даже распознать ее тусклую, неживую ауру.

Уверенно удерживая тоннель, я попросила:

— Покажи мне Синий Луг!

В окнах домов самого большого и многолюдного из наших окрестных сел не светилось ни огонька. Да, конечно, в деревнях ложатся рано, но не настолько же! Вон, Ванька мой до сих пор читает, сидя в спаленке под присмотром Микеши а чтобы не сунулся ко мне посередине обряда!

Печально знакомая картина…. Не воркуют в тени плетней парочки, не брешут собаки, нигде не возится на насесте неугомонный петух. Тишина. Только поскрипывают на ветру открытые нараспашку двери изб, да створки незапертых деревенских ворот изредка хлопают друг об друга, словно челюсти голодного великана, пытающегося ухватить добычу.

— Теперь покажи мне Березовку… Сосновку… Долгие Бороды… Селец…

Окрест Черного леса не осталось никого. Везде лишь опустевшие улицы, темные заброшенные дома, безмолвие, безлюдье да распахнутые настежь двери и ворота. Ни человека, ни зверя.

Да! Нежити, кстати, я тоже почти не обнаружила — кроме той одинокой, что возилась в овражке, мне на глаза попались лишь пара-тройка вялых упырей у старого буевища, да праздно шатающийся по полю волкодлак. Маловато как-то будет для обычной синедолийской местности!

Борясь с подступающими слезами, я попросила: