Медленный солнечный ветер - [19]

Димитрия пожала плечами. Она все пыталась заставить выкинуть из своей головы то, как называли ее друзья и родные до войны. Но маленькой Димки уже не существовало, равно как Сараево — города, который сохранился только в ее памяти.

— Просто Димитрия, — сдавленно кивнула девушка.

— Ладно, Димитрия. — Медбрат снова издал негромкий смешок. — С вашего позволения я отлучусь в поисках капитана.

Оставшись одна, Димитрия наконец позволила себе оглядеться. По внешнему виду лазарет мало чем отличался от остальных помещений на корабле: такие же белые глянцевые стены и подобный им почти стеклянный потолок. Девушка даже смогла разглядеть в нем свое отражение, и выглядела она не самым лучшим образом: целые пряди волос выбились из на быструю руку сооруженной косы, а взгляд был тяжелым и усталым. Сейчас Димитрия что угодно бы отдала за несколько часов спокойного сна.

Вдоль стен расположились низкие многоярусные столики из желтоватого металла. Столики были намертво прикручены к полу, как и стоявшие на них коробки с медикаментами были прикручены к самим столикам.

Запах в лазарете стоял приятный, умиротворяющий. Наверное, медбрат специально распылил в воздухе какое-нибудь успокоительное, подумала девушка. Пахло свежими розами. Димитрия была уверена, что уже успела забыть этот глубокий, нежный, чуть сладковатый запах, но она по-прежнему могла различить его среди сотен других. После войны не то чтобы о розах — вообще ни о каких цветах и речи идти не могло.

В помещение быстрыми широкими шагами вошел Дарко. Даже, скорее, не вошел, а ворвался. Ноздри у него раздувались, как у разъяренного быка, он тяжело дышал, и ладони его от ярости сжимались во внушительного вида кулаки.

Не успела Димитрия и подумать о том, что послужило причиной столь резкого настроения солдата, как следом за ним в палату вошли несколько мужчин, которые на носилках несли чье-то грузное тело.

Капитан Лекса значительно изменился с момента их последней встречи: он хрипло и прерывисто дышал, белые волосы прилипли к вспотевшему лбу, приоткрытый в немом крике рот внушал ужас. На груди черного комбинезона расползлось пятно алой крови, и можно было разглядеть длинные рваные раны, оставленные смертоносными ногтями одного из беженцев.

Сразу же за процессией с носилками в лазарет уверенным шагом вошел и медбрат Томо. От прежней веселости на его лице не осталось и следа, а вновь сдвинувшиеся к переносице густые кустистые брови говорили о напряженности и сосредоточенности доктора.

Кто-то — наверное, Дарко? — резким движением задернул у кровати Димитрии шторку из той же плотной черной ткани, из которой были на корабле все текстильные предметы — начиная от одежды и заканчивая постельным бельем. После этого девушка не могла разглядеть того, что происходило за непроницаемой завесой, но временами ей удавалось расслышать короткие тяжелые всхлипы капитана и четкие команды медбрата. Для капитана Лексы эти раны вполне могли оказаться смертельными: он не обладал необходимыми для регенерации способностями, которые получали беженцы после длительного излучения. Капитан был стар да и все время проводил в полетах на своем корабле, в результате чего все контакты с излучающими радиацию местностями были сведены практически к нулю.

Другое дело — Димитрия. Даже небольшие дозы облучения позволяли ее организму быстро восстанавливаться и возобновлять работу всех жизненно важных органов. От поразившего девушку шока уже не осталось и следа. Она чувствовала себя отлично, хотя волнение за капитана, который после короткого разговора уже успел запасть ей в душу, заставляло ее сердце биться быстрее.

Но вот до ушей Димитрии стали долетать обрывки разговора. Солдаты, принесшие в лазарет своего капитана, уже, наверное, покинули лазарет, так как вдалеке слышался топот тяжелых сапог.

— Вам больно, капитан? — Этот голос Димитрия знала хорошо — он принадлежал Дарко.

— Да что уж там. Залатают — буду как новенький. — Раздался короткий всхлип. — Боже, Томо, что ты как жмешься, как баба на выданье! Шей смелей!

— Это я виноват в том, что вам пришлось одному сражаться с дюжиной беженцев.

— Нет, сын мой, ты спас ту девушку — это главное. Чует мое сердце, неспроста мы заглохли именно здесь. Вот ты веришь в судьбу?

Дарко не знал. Тогда, когда он встретил Эву, он верил, а когда она умерла, перестал. Ответа на вопрос не последовало, но капитан Лекса и сам понял, с чем было связано молчание солдата. Он знал, как Дарко любил его дочь, и был безгранично счастлив, когда познакомился со своим будущим зятем. В его глазах он нашел ту любовь, о которой многие девушки могли только мечтать. Тогда все это казалось запредельной сказкой. Для всех: для Дарко, для капитана и для Эвы, которая подумала, что наконец-то нашла свое счастье. Но, как и во всякой бочке меда, в этой нашлась своя ложка дегтя.

— А я верю, — прохрипел капитан. Было видно, что он не переставал говорить только для того, чтобы заглушить ураган боли от полученных ран. Томо старался обработать и зашить их как можно быстрее, но кровь все не желала останавливаться.

Дарко распирала беспричинная ярость. Нет, не на капитана, а на ту самую судьбу, в которую тот так верил. Мужчина оперся руками на импровизированный операционный стол, на котором лежал капитан Лекса, и тихо произнес, стараясь избегать его внимательных глаз: