Медиум - [59]

Алёнка подперла кулачком голову и задумалась.

– Юрка Лепестков говорит, что изучает комплексы с оружием, чтобы через форму прийти к интуиции. Мы приходим к интуиции через отказ от формы. Где же разница?

Владлен улыбнулся.

– Нет тут никакой разницы. Цель одна, разные только пути достижения. Музыка. Ката. Икебана. Чайная церемония – выбирай любой.

– А какой путь у нас?

– Выживание, – ответил Владлен. – Любой ценой, любыми средствами. И выполнение задачи.

Что это за «задача», он уточнять не стал. А она не стала спрашивать. В конце концов, ей было четырнадцать, возраст Джульетты (правда, уже через месяц пятнадцать). Лето в буйстве зелени наполняло сердце неизъяснимым восторгом – восторгом свободы («Свобода есть осознанная необходимость, поэтому вот вам задание на лето: отчет об экскурсии в литературный музей…» «Ну-у-у!» – недовольный общеклассный гул. «Никаких „ну“! В сентябре проверю каждого».).

Она будет ждать приезда в лагерь. Артура. Алена представила себе его открытую белозубую улыбку на загорелом лице, уверенный взгляд… Сердце забилось быстрее. Она украдкой дотронулась до своих грудей и подумала с огорчением: маловаты еще. Не сформировались. Ну да огорчаться не стоит. Если принять во внимание наследственность (на Аллу Федоровну не налезал ни один отечественный лифчик).

Она вдруг подумала о Марине, и на секунду ей стало грустно. Как было бы хорошо встретить её в поезде! «В лагерь?» – «В лагерь». «Вот здорово! Значит, вместе?» – «Конечно. Я думала, тебя родители не отпустят». – «Ну да. Я уже совершеннолетняя». Но Марина исчезла – сразу, в один миг, необъяснимо. «Ты и знать-то была не должна…»

– Внимание, – провозгласила через динамик железная тетка. – Со второго пути отправляется поезд номер 621…

И перрон тут же пришел в движение, будто включили задремавший было кинопроектор.

– Ну, беги в вагон, – забеспокоилась мама. – Господи, я ничего не забыла? Сырую воду не пей. Деньги храни в разных местах, чтобы все сразу не украли. И трать поэкономнее, меньше шляйся по дискотекам…

Алёнка молча прошла мимо, к отцу, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Я ведь только на месяц, – тихо сказала она. – Когда едешь в санаторий?

– Скоро. Через неделю.

– Вот видишь. Домой вернемся вместе.

Она долго махала из окна вагона. До тех пор, пока перрон не скрылся из виду Алла Федоровна, ласково взяв мужа под руку, помахала в ответ вышитым платочком и зло прошипела:

– Делаешь для них, делаешь, ночей не спишь, а благодарности никакой. Даже не поцеловала на прощание.

Игорь Иванович улыбнулся. Но вслух ничего не сказал, как обычно.

Гоги цвел. Загар, заработанный за полевой сезон, въедался так, что не сходил круглый год, до следующего лета. Черные буйные волосы были на сей раз безукоризненно уложены (знакомая парикмахерша расстаралась и получила огромный букет белых роз). Сшитый на заказ костюм в незаметную серую полоску сидел как влитой на худощавой фигуре – длинные эластич ные мышцы на руках не выпирали, как у катков, но очень элегантно обозначались). Рубашка была выбрана не белоснежная, а кремового оттенка, что должно было подчеркивать неофициальность обстановки: просто встреча нескольких старых друзей по случаю юбилея одного из них.

Гостей было немного, и стол от яств отнюдь не ломился: балык, дорогие фрукты в вазочке, дальневосточная икра, марочный коньяк в плоской красивой бутылке, шампанское – спартански просто, интеллигентно и по-современному. Только отец юбиляра, благообразный старичок, глуховатый и согбенный годами, но с орлиным молодым взором, посокрушался:

– Совсем сын от корней отбился. Разве у себя дома мы бы за таким столом сидели? Вино бы рекой лилось. Шашлык из молодого барашка, виноград, сациви… Сто человек гостей – столы бы пришлось на улицу выносить, под старые вязы.

Георгий рассмеялся.

– Несовременный ты, отец. Тут тебе не Кавказ, тут почти Европа.

И, увидев, что старик вот-вот обидится, обнял его за плечи.

– Подожди, поедем мы ещё домой. И гостей позовем, и столы накроем, как положено. Дядя Сандро барашка зарежет… Он ведь жив-здоров?

– Баран?

– Да ну. Дядя Сандро.

– Что ему сделается, старому кобелю. В восемьдесят пять ни одной юбки не пропускает.

Колесниковы чуть опоздали – они позвонили в дверь, когда Януш Гжельский, друг Георгия по многим экспедициям, с сожалением прекратив поглаживать бедро соседки по столу, супруги проректора по науке, потянулся к бокалу для произнесения тоста. Гоги сделал знак гостям продолжать, а сам пошел открывать дверь.

Алла была сногсшибательна. Сиреневый брючный костюм из струящегося креп-сатина ласково облегал её высокую грудь и упругие бедра. Чуть тронутые темной помадой губы улыбались дерзко и вызывающе. Гоги на секунду остолбенел (ох, а взгляд! Его и её глаза встретились, будто отточенные клинки), затем подавил рвущийся наружу стон кавказского темперамента и галантно припал к ручке.

– Гоги! – прокричали из гостиной, – Не томи, коньяк стынет!

Он лишь досадливо отмахнулся.

– С днем рождения, – еле слышно произнесла она, протягивая розу на длинном влажном стебле. – Это ещё не все… Но – потом.

– Обещаешь? – улыбнулся он пересохшими губами.