Медичи. Крестные отцы Ренессанса - [41]

10. ОТЕЦ ОТЕЧЕСТВА

Мы знаем, что Козимо де Медичи был человеком чрезвычайно осмотрительным и осторожным в личной, политической и профессиональной жизни. Так отчего же он был столь расточителен в своей роли покровителя искусств?

Существует несколько объяснений, каждое из которых бросает свет на его сложный характер. Прежде всего, его преследовало чувство вины, ибо, хотя церковь и смотрела на это дело сквозь пальцы, христианское учение, как и прежде, отвергало ростовщичество: «Если дашь деньги взаймы... не налагай роста», говорится в книге «Исхода» (22:25), да и многие другие указания не оставляют на этот счет никаких сомнений. Не забывал Козимо и о заповеди Иисуса Христа: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное» (Мф., 19:24). Всю жизнь Козимо оставался верующим христианином, повторявшим, что бухгалтерские книги банка Медичи, как и других банков того времени, следует открывать таким напутствием: «Col Nome di Dio e di Bona Ventura» (в данном контексте это высказывание часто переводили как «Во имя Бога и Выгоды», имея в виду, что «выгода» — это и есть для банкира bona ventura, то есть добрая судьба). В какой-то момент это противоречие между верой и повседневной деятельностью начало не на шутку тревожить совесть Козимо, и, когда ему едва перевалило за сорок, он испросил у папы Евгения IV, жившего тогда во Флоренции, частную аудиенцию. Папа сказал, что, дабы прийти в согласие со своей совестью, ему стоило бы профинансировать реставрацию монастыря Сан-Марко, и Козимо немедленно усадил за эту работу, стоившую ему в конечном итоге более 30 000 флоринов, Микелоццо. Деньги были огромные, но Козимо, кажется, всем сердцем отдался этому делу, он даже выделил себе специальную келью в Сан-Марко, куда время от времени удалялся для медитаций. Именно тогда он начал вести регулярные теологические беседы с приором Антонио Пьероцци, невысоким, живого ума человеком, обладавшим чрезвычайно твердым и суровым характером. Исключительные душевные качества Пьероцци обеспечили ему посмертную канонизацию.

Кое-что в характере Пьероцци было особенно близко Козимо, и совершенно не исключено, что именно святой приор подтолкнул его к поискам полного прощения за свершенные грехи. Если говорить о ростовщичестве, это могла быть только раздача всего нажитого таким путем. Да, это может объяснить необыкновенную щедрость Козимо-покровителя искусств, хотя тщательное изучение «libro segreto» убеждает в том, что даже огромная сумма в 660 000 флоринов, которые он потратил на поддержку искусств, отнюдь не равняется всем его доходам. Подсчитано, что Козимо унаследовал от отца где-то около 100 000 флоринов и, при всей своей филантропии, оставил наследникам более 200 000 флоринов.

Нельзя утверждать, что в этой деятельности Козимо руководствовался исключительно духовными мотивами. Преследовал он, разумеется, и политические цели, думал и о престиже, а еще больше — об интересах банка Медичи. Известно, что Козимо перестроил пансионат для студентов-флорентийцев в Париже и отреставрировал итальянскую церковь Святого Духа в Иерусалиме. При этом, как нам напоминает его современник Веспасиано, он всегда оставался политическим реалистом. «Я знаю Флоренцию, — передает Веспасиано слова Козимо, — через пятьдесят лет нас, Медичи, отправят в изгнание, но построенные мной дома сохранятся». Он стремился обессмертить себя в работах, ставших возможными благодаря его поддержке. Это объясняет, между прочим, почему он обычно финансировал архитектурные, то есть у всех на виду находящиеся проекты; коль скоро речь заходила о более интимных вещах, скажем, о живописи, он уступал дорогу своим сыновьям Пьеро и Джованни.

Даже если Козимо и не особенно верил, что Медичи надолго сохранят свое влияние после его смерти, он сделал все, чтобы при жизни они полностью контролировали деятельность города, быстро останавливая поползновения любого потенциального политического противника. Во время «царствования» Медичи было нажито много состояний, а деньги во Флоренции обозначали власть; в этом смысле город оставался верен своим республиканским идеалам, хотя бы отчасти — и уж наверняка больше, чем любой другой крупный город в Италии (да и во всей Европе). Во Флоренции власть традиционно сосредоточивалась в руках деловых людей; земельная аристократия была со всей определенностью исключена из демократического процесса, титулы ей заменяли право голоса, хотя иные ухитрялись обойти этот запрет, становясь членами торговой гильдии.

Стоило Козимо заметить, что какая-нибудь семья накопила достаточно средств, чтобы привлечь к себе оппозицию, как он немедленно посылал ей скрытое предупреждение. Только, при всей своей завуалированности, оно отличалось совершенной прямотой: главе семьи следовало распределить свой капитал путем приобретения сельских поместий, и тогда все будет в порядке, он будет жить в покое и почете; если же нет, его ждет встреча с налоговыми инспекторами — всеми до одного твердыми сторонниками Медичи.

Власть Козимо распространялась повсюду. Как отмечает посланник одного иностранного государства во Флоренции, «Козимо распоряжается всем... Без него никто и шага не сделает». При этом власть его была неуловима, он ведь не занимал никаких государственных постов, просто дергал за ниточки, а такой власти трудно противостоять, ее трудно свергнуть. По словам известного современного историка Ренессанса Дж. Р. Хейла, «учитывая характер итальянских государств-городов, его (Козимо) не без оснований сравнивают с «боссами» Чикаго или Далласа, а также с «падре» мафии, чье влияние распространяется на тот или иной район». Это верно: именем Козимо, хотя и не обязательно по его прямому указанию, в темных закоулках города ночами совершалось немало кровавых деяний; и в то же время трудно назвать тиранической власть, опирающуюся на столь широкие слои населения. Народ Флоренции явно нуждался в крестном отце; даже если люди не так уж его и хотели, они чувствовали, что это — наименьшее из зол.