Мед багульника - [37]

В фойе уже накрывали столы для фуршета, и когда двери приоткрывались — остро пахло холодцом с чесноком и позванивали бокалы.

Ведущая Катя, ровно всем улыбаясь, вскрывала очередной конверт:

— В номинации «Верность делу»…  награждается врач городской больницы Андрей Кулагин.

Мужчина уже взбегал на сцену, и Ира его узнала. По быстроте, желанию не терять ни секунды… Это был доктор, что приезжал тогда на «скорой».

Люди зааплодировали вдруг дружно, и — аплодисменты эти не стихали… Минута, две, три, пять…  Овация эта показывала, как любят его…  И это было много больше, чем та статуэтка, которую Катя держала в руках и готовилась передать врачу.

Собственно весь ритм этих хлопков был — Лю-бим! Лю-бим!

А он стоял где-то в глубине сцены, не выходя даже к краю, к свету — пережидая… И ценя это выражение любви, и торопясь уйти от всеобщего внимания. Лишь только можно стало — он спустился так же быстро, а ему всё продолжали аплодировать…

Никто больше не удостоился такого признания…  Ни заслуженные учителя, ни подающие надежды мальчики-спортсмены, ни юные таланты из школы искусств.

Ира поднялась — она сидела в глубине зала — с краю, и вышла тихонько, не дожидаясь конца.

Их «театральная» комнатка была на третьем этаже, под самой крышей. Туда вела лесенка с крутыми ступенями. Ира повернула ключ в двери. Холодно было — кто-то не закрыл форточку. Окно — аркой. Днем на подоконник всегда слетались голуби. Но сейчас уже темнело.

Ира села с ногами на диван, прижалась щекой к спинке, обтянутой пропылившейся тканью, потянула на себя лежащий тут же плед в крупную шотландскую клетку.

Ей очень хотелось плакать… 

Отчего жизни прошло так много, и так впустую? Тот доктор, наверное, даже не задумывался об оправданности каждого своего дня. Счастливый удел! Конечно, он страшно уставал, и ему никогда не хватало времени, чтобы отоспаться…

Но и она была сейчас утомлена — годами, казавшимися теперь прожитыми бесцельно.

Зачем судьба сложилась так? Могло бы ничего не быть… Ни ролей, над которыми она долго и терпеливо работала, ни занятий в студии, которые вела теперь — четыре раза в неделю. А потом она возвращалась в тишину своей квартиры и думала, чем занять вечер.

Зачем тогда была юность, когда изо всех сил стремишься «поставить душу на цыпочки», насколько можешь взглянуть — выше окружающего. Почувствовать, увидеть, услышать — ярче, острее, чем другие, больше оценить прелесть мира, и по праву этой оценки — стать как бы его обладательницей.

Зачем было бредить колдовскими стихами поэтов серебряного века? Сидеть до рассвета в парке и смотреть, как движутся — или нет? — звезды. Воочию увидеть — плывет по небу сложно сотканный ковер созвездий, и пытаться понять, что это такое — иные миры?

Зачем годами работать над выразительностью слова, жеста, поворота головы? Что изменится в жизни, если не придется сыграть ей больше ничего? А даже если сыграет…

Ведь все это будет забыто зрителями — через несколько минут после того, как опустится занавес… И к этому она шла?

В комнате было уже совсем темно.

— Я никогда не знала, что есть именно мое дело, — думала она, — Но я не сомневалась никогда, что могу, умею любить. И могла бы жить служением тому, кого полюблю…  Я из тех дур, которые с радостью поедут на каторгу и, делая так, чтобы дорогому человеку было легче, переносимее — будут светлеть душой сами. Потому что вот это-то и есть то, ради чего я пришла сюда…

Господи, но если я к середине жизни, не обрела ни дела, ни любви, так прибери меня…  Я не хочу ни накладывать на себя руки — ведь Ты не велел этого, ни мучительной смерти не хочу — а как погибают молодые? — только мучительно! Я хочу просто — не быть… Лучше небытие, чем вот так — впустую — сквозь пальцы течёт — богатство жизни, которое Ты дал мне.

Она закрыла глаза, и — кружилась ли голова — но казалось ей, что она падает, падает и не может остановиться, и пусть длится это падение — только бы не возвращаться…

Глава 2. Роман

В конце ХХI века все ожидали войны. И, наконец, все поняли: это случится вот-вот… Роман гнал машину, спешил больше ради Сони, чтобы она не волновалась — они успеют.

Им везло много больше, чем другим, хотя странно было говорить о везении в преддверии страшных событий. Но нужная им автострада была свободной. Какой сумасшедший двинется навстречу будущему переднему краю? Люди спешили эвакуироваться, и вот те-то дороги, что вели вглубь страны, вдаль от городов, и были забиты автомобилями, грузовиками, велосипедами. Многие шли пешком.

Машины временами гудели, больше от безнадежности — пробки образовались колоссальные. На взгляд Сони, можно было наплевать на дороги — и выбираться любыми путями — хоть по полю ехать, хоть по тропе, через лес. Неважно. Какие могут быть правила, если окружающий мир через несколько часов, возможно, перестанет существовать.

А сами-то они вменяемые? Прямо под ракеты едут.

— Ромка, там действительно надежное место?

Этот вопрос с утра она задала, по крайней мере, в десятый раз.

— Нет, я все понимаю, ты гениальный ученый, твою жизнь нужно сохранить, но прости, я все-таки не могу поверить — там безопасно?