Мед багульника - [27]

А вокруг, такая красота, Герочка, что аж в груди щемило. Папу сюда вроде по несчастью занесло, а когда мы с ним ходили в горы — подымались на вершины и смотрели оттуда на разлившуюся реку, на Заволжье, он говорил:

— Если в жизни кончатся силы, Илюша, приезжай сюда. Эти места вернут тебе веру в себя, — и с усмешкой, — Не знал папа, что я никуда отсюда не уеду.

— И не хотелось?

— Почему не хотелось, Герочка? Поездить, да…  Посмотреть нашу Россию. О загранице тогда не мечталось. Я и ездил, сколько мог. «Крест» поставил на стране. От Архангельска до Батуми, с севера на юг проехал. И от Минска — до Владивостока, с запада на восток. Центр, конечно, весь посмотрел — старые наши города…  В Прибалтике был. А вот в Средней Азии не пришлось. Началась вся эта заваруха. Деления, отделения! Такую страну не четвертовали даже, а на сотню кусков разорвали — как вороны! Как я жалею: Самарканд, Бухара — сокровища, а не города…, - мечтательно, — Обсерватория Улугбека… Так и не увидел.

А теперь, Герочка, и здесь сделают черт те что. Вместо того, чтобы сохранить село, которому — триста лет, это ж поискать надо такой живой памятник! Так нет: из него сделают — горнолыжный курорт.

Я б запретил строить тут особняки, непременно, запретил бы! Построят вот такую образину на четыре этажа — а рядом дом Ваничева от ветхости рассыпается, ступеньки гниют, резьбу отрывают — на растопку! Живут же там — алкоголики!

И владелец соседнего особняка уже кривится — давно пора снести эту рухлядь!

Рухлядь! Село процветало, благодаря Ваничеву! Он первую школу тут построил, больницу, церковь какую осилил — из города приезжали сюда венчаться. Говорили, что мало в России храмов таких — в стиле «русское барокко». Там благодать, там у порога ноги к полу прирастают, и рука тянется креститься.

Спаса лик видел? Знаешь, что в храме этом при советской власти — склад удобрений был? Все стены разъедены, а лик проступает. Глаза! Такие глаза, что если есть у тебя в душе хоть пятнышко светлое, ты же сам плакать начинаешь — от стыда за братьев своих, за то, что люди сотворили такое.

А скольким мужикам Кузьма Архипович Ваничев работу давал! Рухлядь! «Иваны, не помнящие родства!»

Будет курорт — только особняки и оставят. Да гостиниц настроят. В Европе туристов везут — старину смотреть. А у нас что сделают? Было село — и нет села. Зачем им! Скоро люди вообще думать будут, что хлеб из печи берется, там и растет!

… Герман вздрогнул, отгоняя дрему. Автобус повернул плавно, и въезжал теперь в село. На центральной улице фонарей было достаточно, среди местных жителей ходила шутка: «Не Шелестово, а сельский Голливуд». И в этом ярком свете он залюбовался белизной снега. В городе нет такого, там лежит грязная снежная каша. А здесь — даже дорога белоснежная, да высокие сугробы с двух сторон, да снежные шапки на домах… И все это — первозданной белизны.

И вечер был мягкий, без мороза. После пропахшего бензином автобуса Герман стоял и надышаться не мог. Волга скована льдом, лес на склонах гор — спит, а воздух — чистый, свежий, влажный. С чем сравнить? Ключевую воду пьешь — и будто очищаешься, причащаешься природе, так и тут — дышишь, и яснеет голова и сердце умиляется этой тишине, этому покою.

Герман перехватил сумку — тяжелую, к Деду он никогда не ездил без подарков, и уже через несколько минут сворачивал в знакомый переулок.

* * *

Илья Григорьевич не приходился Герману родным дедом. Более того, познакомились они всего семь лет назад. Тот случай мог бы стать трагическим, если бы они оба не вмешались.

Герман тогда был в Шелестово первый раз. Прослышал, что есть такое замечательное место. Он взял отпуск в июле, когда вода в реке особенно хороша.

Это потом он понял, что врачу «скорой помощи» лучше отдыхать зимой. Отоспаться в бесконечные зимние ночи.

Герман знал: приходишь домой после дежурства и не видишь ничего, кроме дивана и сложенного вчетверо мягкого пледа. Раздеваешься, как пьяный — куртку и ботинки сбрасываешь в прихожей, остальное швыряешь — на стул… Торопливо развертываешь плед, обнимаешь подушку, и засыпаешь мгновенно, едва успев опустить на нее голову.

Работа зимой — собачья. В этом году февраль был особенно вьюжным, машины буксовали, когда вызов поступал из частного сектора, посылали Германа. Ладно, девчонки, и даже старенькая Анна Дмитриевна, как-нибудь переберутся через сугробы. Но как они будут — если что — через них же тащить больного до машины?

А потом был и совсем сумасшедший снегопад. Мелко, нестрашно начал лететь с неба снежок, а через час исчезли уже тротуары — их потом так и не расчистили до весны, дворники даже не подступались. Снегоуборочной техники хватало только на центральные улицы, люди на работу шли бок о бок с автобусами и грузовиками. И врачи «скорой» тоже ходили на вызовы пешком. Как часто их ругали тогда! «Вас вызывали час назад, человеку плохо, а вы…»

…Сейчас Герман взял не весь отпуск — неделю. Как вынырнуть, воздуху глотнуть, и снова — в работу.

…А началось его знакомство с Дедом — со штолен.

В горах, что окружали Шелестово, после разработок остались штольни. Непосвященным они казались неглубокими пещерами, в которые приятно зайти летом. Кругом жара, камни раскаляются настолько, что впору яичницу на них жарить, а шагнешь под каменные своды, и — будто в холодильнике оказываешься. От силы градусов пять-семь.