Мечты сбываются - [110]

Ана-ханум переступила порог, решительным шагом прошла по галерее, отстраняя пеленки, висевшие на веревках и преграждавшие ей путь.

— Это и есть ваше жилище? — разочарованно протянула она, войдя в комнату и оглядываясь по сторонам. — Не просторно живете, скажу прямо!

— Обещали нам дать квартиру в новом доме, — сказала Баджи, словно оправдываясь.

— Из обещаний, как говорится, плова не сваришь, — нужны к ним и рис, и масло, и сахар! — Помолчав, Ана-ханум подозрительно спросила: — А муж твой где?

— В школе, на работе.

Ана-ханум усмехнулась:

— Мой теперь тоже — советский работник! Ходит в «Скупку ковров», у Ругя служит, зарабатывает на хлеб… — она махнула рукой, словно желая сказать: «Дожил!» Затем, кивнув на коляску, закрытую кисейным пологом, приказала: — А ну, мать, покажи-ка свою дочку!

— Она спит.

— Ничего!

Баджи осторожно приподняла полог, легким движением руки отогнала назойливую муху. Гости, сгрудившись подле коляски, принялись с любопытством разглядывать Нинель.

Сладким сном спала в своей коляске маленькая Нинель, не ведавшая мирской суеты, — ни горя, ни счастья, ни ненависти, ни любви. И лишь время от времени то морщилась, то улыбалась во сне, то вздрагивала, то сжимала свои крохотные кулачки, словно в предчувствии всего того, с чем предстоит ей встретиться, когда она станет взрослой.

— Красивая будет! — деловито объявила Ана-ханум и снизошла до одобрительной улыбки.

А вслед за тем появились улыбки, ласковые слова и у остальных гостей, и Баджи в один миг, до конца, простила Ана-ханум ее тычки, брань, все дурное и злое, что некогда видела и слышала от нее.

Баджи бросила на Фатьму самодовольный взгляд, словно желая сказать: «Как видишь, Фатьма, не только ты мастерица рожать славных детишек!»

А Фатьма, прочтя ее мысли, ответила:

— Признаться, когда ты меня жалела, я думала: жалеть меня, несчастную, конечно, следует, но так ли уж велико счастье у самой Баджи — без мужа, без детей. А теперь у тебя дочка — здоровенькая, красавица, золотце!

В глазах Баджи слезы радости, благодарности. Слушать бы и слушать такие слова! Но Ана-ханум оборвала Фатьму:

— Хватит, хватит хвалить! Еще сглазите девчонку!

И она принялась рассказывать, как в Крепости недавно сглазили малютку — такую же, как Нинель, и та в один миг оглохла и онемела.

Баджи улыбнулась:

— Бабская болтовня это, Ана-ханум!

— А вот в не болтовня — мне тетка этой девочки рассказывала.

Они заспорили. Баджи стояла на своем: стыдно в наши дни говорить про дурной глаз! — но втайне была довольна, что ее дочку перестали хвалить. Все — в меру. Хватит! Не ровен час, в самом деле, сглазят ребенка. Лучше поостеречься!

— Ты за дочкой покрепче приглядывай, женское счастье хрупкое, как стекло, — наставляла Ана-ханум.

— Я с дочки глаз не спускаю ни днем, ни ночью, никому не доверяю! — охотно соглашалась с ней Баджи.

— Вот это правильно!

Фатьма неуверенно спросила:

— А как же будет у тебя теперь с театром?

Будто кто-то кольнул Баджи… С театром? Уже с полгода, как она туда не ходит. Радость мигом куда-то отошла и нахлынула забота… С театром? Надо ж было, чтоб в такую счастливую минуту Фатьма задела больное место!

— Баджи теперь не до того, чтоб перед чужими людьми выплясываться! — поспешила ответить за нее Ана-ханум. — Ну, разве театр это занятие для азербайджанки? Побаловалась Баджи — и ладно! А наше настоящее женское дело, наше счастье — мужа ублажать и детей рожать. Иначе… Вот Фатьма, хотя и родила троих, а с мужем своим, Хабибуллой-беком, ужиться не смогла — все не то да не так. И что же получилось? Вот, любуйся!

— С Хабибуллой ей было б еще хуже, — заметила Баджи.

Ана-ханум окинула Баджи осуждающим взглядом, в котором Баджи прочла:

«Знаю, что это ты подбиваешь мою дочку на развод, — что же еще остается тебе говорить?»

— Такой он или сякой, а муж! — строго сказала Ана-ханум. — Забыла ты, видно, что муж — тень царя, а царь — тень аллаха, и мужу, значит, нужно подчиняться. Аллах, царь и муж — испокон века наши господа.

Было время, Фатьма бездумно, покорно повторяла любое суждение матери. Но с некоторых пор она осмеливалась возражать, перечить, особенно, когда речь заходила о положении женщины, о семейных делах.

Фатьма и на этот раз осмелилась, сказав:

— Это, мать, так в старое время говорили, а теперь то время прошло!

Ана-ханум прикрикнула:

— В старое время люди были умней, чем нынче, и уж, во всяком случае, умней тебя, дура несчастная!

— Ум дочки — от матери! — огрызнулась Фатьма.

Они затеяли перебранку.

Ана-ханум разволновалась, разошлась. Казалось, она хотела убедить Баджи, что не утратила своей былой власти. Внучки и маленький Аббас исподлобья поглядывали на бабку, словно готовые, если дело примет крутой оборот, выступить на защиту матери.

Младшая Гюльсум, насупившись, сказала:

— Ты зачем, бабушка, нашу маму обижаешь?

Ана-ханум отмахнулась:

— Не твоего ума дело, отстань!

Но девочка не отставала, и пришлось Ана-ханум ответить:

— За то я ее обижаю, что она вас всех несчастными сделала! Понятно?

Старшая с обидой в голосе сказала:

— А мы вовсе не несчастные!

А вслед за старшей сестрой протараторил маленький Аббас:

— И я не несчастный!