Мечты сбываются - [41]

– Вы еще пожалеете о своем решении, господин Старк, я вам это обещаю. – Макартур со стуком поставил на стол рюмку, круто повернулся и вышел из таверны.

Пылая гневом, Котти смотрел ему вслед, пока он не исчез за дверью, а потом со вздохом допил свой эль. Он прекрасно понимал, что в лице Макартура нажил себе опасного врага. Макартур был человек влиятельный, с которым лучше не сталкиваться на узкой дорожке. Конечно, Котти мог бы отказаться от своего решения, но, как он рассудил, тогда ему пришлось бы мучиться с этим всю жизнь. Если бы он связался с Макартуром и его приспешниками, то распрощался бы со всеми своими планами, не говоря уж о том, что потерял бы своих клиентов из числа сторонников губернатора. Он слишком долго ни от кого не зависел, чтобы теперь начать вилять хвостом перед сильными мира сего. Он слишком высоко ценил свою независимость, и будь он проклят, если теперь сдастся.

Чума на оба их дома!

И, тряхнув головой, Котти вернулся в кабинет к своим делам.

Хоуп быстро шла по коридору и одновременно пыталась избавиться от чувства унижения. Она сердилась и дулась с того самого дня, как увидела эту бесстыжую женщину, выходящую из спальни Котти. С тех пор она почти не разговаривала с ним и дала себе обещание никогда не упоминать о том случае. Тем не менее только что, в момент нового приступа досады, чуть не наговорила лишнего.

В кухне Фейс присматривала за двумя поварами-китайцами, которые пекли хлеб и пироги к открытию таверны. Чарити сидела на табурете у открытого окна, надув губки и глядя на мелкий холодный дождь. Джон Майерс, смуглая кожа которого блестела от пота, подбрасывал дрова в огромную печь для выпечки. Несмотря на холодный день и открытое окно, в кухне было невыносимо жарко.

– Ну что? – Фейс обернулась к Хоуп, вытирая полотенцем раскрасневшееся от жары лицо, и та непонимающе уставилась на нее. – Что сказал Котти, девочка? Сколько печь хлеба на сегодняшний вечер?

– Ох, – смутилась Хоуп, – прости, мама, я его не спросила.

– Не спросила? Почему? Я же именно за этим тебя послала!

– Когда я вошла, кто-то постучал в дверь и Котти пошел встречать посетителя.

– Ради Бога, Хоуп! Разве ты не могла спросить его при ком-то? Это же не государственная тайна, которую нужно держать в секрете. Не пойму, что с тобой творится в последнее время, честно, не пойму. Начиная с самого Рождества ты просто сама не своя. Нет, это началось еще раньше. – Она пристально посмотрела на дочь. – Ты не больна?

– Нет, мама, я не больна, – раздраженно ответила Хоуп.

– Так что же случилось, детка?

– Ничего не случилось, просто оставьте меня в покое! – Она повернулась и побежала из кухни.

– Хоуп… Куда же ты?

– К себе, наверх, – бросила она на ходу.

Все это время Джон с нескрываемым обожанием в глазах наблюдал за Хоуп, а когда Фейс взглянула на него, быстро опустил голову.

– Достаточно дров, Джон. Моя дочь не узнала, сколько хлеба нужно испечь на вечер, поэтому ограничимся тем, что уже испекли. – И немного резче обычного Фейс добавила: – Можешь идти, сегодня ты достаточно поработал.

– Благодарю вас, госпожа Блэксток, – улыбнулся он, сверкнув белыми зубами. Занятия с Фейс приносили свои плоды – его английский становился все лучше и лучше.

Выйдя во двор, Джон не пошел к себе в пристройку, а легким шагом, чуть вприпрыжку, направился на север, мимо ветряной мельницы с часами на башне. Погода была холодная и дождливая, поэтому ему почти никто не попался навстречу, если не считать нескольких случайных прохожих, спешивших поскорее укрыться от непогоды. Оставив позади город, Джон направился к укромной и пустынной маленькой бухточке, а оттуда – к небольшой роще, видневшейся на расстоянии в половину лье. Добравшись до рощи, он подошел прямо к огромному старому каучуковому дереву – древу видений, оглянулся по сторонам, набрал полную пригоршню изумительных, волшебных гусениц и принялся жевать их. Джон приучился есть пищу колонистов, даже полюбил кое-что из их еды, однако его любимым лакомством оставались эти гусеницы. Джон понимал, что в присутствии своих новых друзей ему лучше не употреблять этот деликатес: им трудно было постичь его вкусы. То, что он ест сырых гусениц, произвело бы на них неприятное впечатление.

Но кроме всего прочего, эти гусеницы были необходимы для погружения в провидческий сон. Раскопав мягкую сырую землю под деревом, Джон набрал в руку белой глины, намазал ею лоб, щеки и подбородок, а потом снял одежду и сел на корточки у ствола каучукового дерева. Закрыв глаза и раскачиваясь взад-вперед, он постепенно впал в транс.

Когда Джон участвовал в церемонии инициации, во время которой был признан мужчиной и равноправным членом племени, старейшина посвятил его в тайну племени – способность вызывать видения. Видения были достоянием племени, их секрет сохранялся, передаваясь из поколения в поколение. Они показывали прошлое, настоящее и будущее, которое их ожидает. Для каждого члена племени символом видений являлось определенное животное или птица. Для Джона таким священным хранителем видений был кенгуру. Сейчас, общаясь со своим полубогом-кенгуру, мальчик с каждым мгновением все глубже погружался в мир снов и не замечал ни холода падавшего на него дождя, ни глинистых ручейков, стекавших по щекам, словно белые слезы.