Мечты об оловянной ложке - [10]

Из эпизодов того времени. Мы с Тюлей в троллейбусе, и я звонким детским голосом выкладываю вопрос, явно сложившийся в результате некоторых размышлений: "Тюля, а ты хотела бы, чтобы Сталин умер?" В ответ мертвая тишина всего троллейбуса, на фоне которой только Тюля слышится невнятным клекотом. Не дожидаясь ответа, я продолжаю столь же звонко: "А я бы хотел - хоть на мертвого поглядеть!". Долго Тюлечка переживала мою мечтательность по этому поводу.

Вопросы пропаганды славных побед и достижений вообще немало занимали меня, и я находил пути их решения. Например, мне казалось странным, что возможности светящихся красок недооцениваются в дизайне знаков отличия и наград. Эту мысль и соответствующие конкретные предложения я тогда же - конец 43-го - 44-й год развил в письме в Америку к тете Муле; тема, по моему мнению, не могла не интересовать и ее. На том дело и застряло: тетя Муля на мою роскошную идею почему-то не откликнулась, в моем воображении появились новые видения, чреватые другими последствиями, но это уже другие эпизоды.

Я иду за хлебом в угловую булочную на Плющихе; она и теперь там, существенно облагороженная, лишенная важнейших инструментов булочных тех времен - весов и хлебного ножа. Обычный нож в некоторых прогрессивных заведениях, а со временем и в нашей булочной заменялся небольшой гильотинкой, которой лихо отсекали довески и довесочки, чтобы уровнять тарелки весов с хлебом и гирями по разные стороны от качающихся вверх-вниз клювиков. О, эти довески - как сладко и безнаказанно было съесть их еще теплую мякоть за время замедленного, чтобы успеть все прожевать, возвращения домой! Так вот, подхожу к булочной, причем карточки и деньги на хлеб лежат в кармашке, пристегнутом прямо посередине штанишек. Здоровеный, как каланча (это с моего-то воробьиного роста), детина останавливает меня: "Ну-ка, что это у тебя там?", преспокойно вытаскивает месячный набор хлебных карточек, деньги на хлеб и растворяется среди прохожих. Я остаюсь, совершенно ошеломленный вопиющей сутью происшедшего.

С весны 1944-го меня уже окончательно переселили на Плющиху. Во всяком случае, День Победы наступил, когда я был прочно внедрен на Плющихе. По окрестным плющихинским дворам завелись у меня многочисленные друзья. Мир тогдашних дворов сам по себе заслуживает описания. В нашем квартале прямоугольнике между параллельными Плющихой и Земледельческим в направлении Север-Юг и Ружейным и Неопалимовским переулками с Востока на Запад - дом 31 по Плющихе был одним их двух, главенствовавших своими шестью этажами над его 2-3-этажным фоном, россыпями дощатых сараев, чахлыми деревьями, неизвестно как росшими на утоптанных до состояния цемента дворовых пространствах. Второй 6-этажный гигант по неписаным законам входил в другой регион, и у нас не было контактов с его жителями. Где-то внутри нашего небольшого квартала, в бельэтаже одного из многих деревянных домов ютилось заведение с каким-то мирным названием - "Домоуправление". В глубине его, как паук в центре паутины, располагался Управдом, окруженный армией властных тетенек со счетами и толстыми книжками-тетрадками. Там преобладал цвет чернильных клякс на серой бумаге справок, воздух состоял их кислого запаха плохой еды и табачного перегара, вообще, царствовал дух - без большой буквы не обойтись - Учреждения.

Зоны не административного и неподконтрольного общественного единения формировались стихийно, но, несомненно, с подсознательным учетом некоторых топографических особенностей местности - ее рельефа, разграничивающих стен, проходов, общности канализационных и водопроводных магистралей, домоуправлений и т.д. Внутри этих спонтанно сложившихся пространств детям хватало места для чего угодно - тихих посиделок, игр в "на златом крыльце сидели..." или "я садовником родился...", пряток, в "чижика", "штандер", круговую лапту, для интриг, разведок и... продолжите список сами.

Игрушек почти не было. Замены находились без труда: например, роль довоенных деревянных обручей с успехом исполняли плоские металлические диски с зубчатым отверстием в центре - такие колеса днями напролет мальчишки гоняли по тротуарам с помощью жестких проволочных крючьев. Позже появились самокаты из двух досок на подшипниках - на этих уродцах мы самозабвенно носились по асфальту под ненапрасную ругань прохожих. Помню мальчика - единственного в нашем квартале владельца превосходного трехколесного велосипеда. В свои пять-шесть лет он быстро осознал преимущества владения уникальным для тех времен трехколесным чудом: в очереди за сладкими объедками пирожков, печений, просто хлеба или возникшим у кого-нибудь лишним куском сахара он по умолчанию был первым, даже канючить "Витек, оставляй, а..." ему не приходилось - кусок угодливо подавался ему прямо в руки. За право прокатиться на велике многие без сожаления жертвовали своей независимостью и жалко пресмыкались перед вознесшимся владельцем.

Гвоздь досуга у девочек, простейшие "прыгалки" - кусок веревки, который крутили, взявшись за его концы, две водившие, остальные исполняли сложные прыжковые фигуры над вращающейся веревкой. Мелком чертились на асфальте "классики" разных конфигураций и сложности, звучали "мак? - мак!" - "мак? дурак!". Куклы были самодельные, на их тряпичных плоских лицах накрашивались красные щеки, синие глаза и черные брови, с ними девочки ходили медленно и бережно, стараясь не потревожить макет дитяти и напевая баюкающее "а-а-ааа...".