Мечты о прошлом - [4]

- Помните шулера Афонькина - спросил бывший шулер.

- Очень хороший был человек.

- Помню, как же. Замечательный. Я ведь и его бил тоже.

- Пресимпатичная личность. В карты, бывало, не садись играть, - зверь, а вне карт - он тебе и особенный салат Омар состряпает и Сильву на рояле изобразит, и наизусть лермонтовского Демона продекламирует.

- Помню, - кивнул головой пристав. - Я и его высылал. Его в Приказчичьем сильно тогда подсвечником обработали.

- Милые подсвечники, - прошептал лирически актер, - где-то вы теперь.. Разорвали вас новые вандалы! Ведь вот времена были и электричество горело, а около играющих всегда подсвечники ставили.

- Традиция, - задумчиво сказал бывший шулер, разглаживая шрам на лбу… - А позвольте, дорогие друзья, почествовать вас бутылочкой Абрашки [1]…

Радостные пили Абрау. Пожимали друг другу руки и любовно, без слов, смотрели друг другу в глаза.

Перед закрытием ресторана бывший шулер с бывшим приставом выпили на ты.

Они лежали друг у друга в объятиях и плакали, а знаменитый актер простирал над ними руки и утешал - Петербуржцы! Не плачьте! И для нас когда-нибудь небо будет в алмазах! И мы вернемся на свои места!.. Ибо все мы, вместе взятые - тот ансамбль, без которого немыслима живая жизнь!!

[1] Шампанское Абрау Дюрсо

Бал у графини X…

…Графиня вошла в бальную залу, и ропот восхищения пробежал среди блестящих гостей…

Она была одета в платье из серебристого фая, отделанного валансьенскими кружевами и лионским бархатом… На мраморной шее сверкало и переливалось роскошное бриллиантовое колье, в ушах мерцали теплым светом две розовые жемчужины, царственная головка венчалась многотысячным паради из перьев райской птицы.

Два молодых человека в черных фраках с огромными вырезами белых шелковых жилетов, стоя у колонны, тихо беседовали о графине - Вероятно, она дьявольски богата - О, да. Отец дает за ней пятьсот тысяч. Кроме того, у нее тряпок - шелковых платьев, белья самого тонкого, батистового, похожего на паутинку (мне, как другу семьи, показывали) - всего этого тряпья наберется тысяч на 50. Три сундука и шкаф битком набиты…

- Parbleu! - вскричал молодой щеголь, небрежно вынимая из кармана плоские золотые часы с жемчужной монограммой - Я, вероятно, еще успею пригласить ее на вальс!

И было время оркестр, невидимо скрытый на хорах, заиграл в этот момент упоительный вальс - и благоухающие пары закружились…

Так романисты писали раньше.

А вот так романисты должны писать теперь… …Графиня вошла в бальный сарай - и ропот восхищения пробежал среди блестящих гостей…

На графине было платье из роскошного зеленого ситца, отделанное настоящими костяными пуговицами… На алебастровой шее сверкало и переливалось роскошное колье из кусочков каменного угля, в крохотные ушки были продеты две изящных, еще не использованных спички, а царственная головка венчалась пером настоящей многотысячной курицы.

Два молодых человека в изящных фраках, сшитых из мучных мешков, тихо беседовали о графине - Да! Отец дает за ней 18 миллионов деньгами, 2 пары шерстяных чулок и флакон из-под французских духов!

- Ничего подобного, - вмешался третий, одетый в кретоновый смокинг из обивки кресла, лорнируя графиню в осколок пивной бутылки, вделанный в щипцы для завивки. - Отец дает за графиней гораздо больше 18 миллионов!!

- Именно - Он дает за ней корову с теленком и двух уток.

- Parbleu! - вскричал молодой щеголь в рединготе из четырех склеенных номеров вчерашней газеты. - Я, вероятно, еще успею пригласить ее на вальс!..

Он вынул из кармана будильник на дверной цепочке, бросил на него косой взгляд и помчался к графине.

И было время граммофон хрипло заревел упоительный вальс, танцующие сняли ботинки, чтобы зря не трепать подметок, и пары, шлепая изящными пятками, закружились…

Моя старая шкатулка

У меня есть старая шкатулка палисандрового дерева, выложенная по крышке инкрустацией - совсем такая, какую возил с собой Павел Иванович Чичиков.

Я свою тоже теперь вожу с собой. С сентября позапрошлого года. А раньше она стояла в углу кабинета моей петербургской квартиры и служила хранилищем трофеев, побед моей горничной надо мной. Дело в том, что у меня с моей горничной шла глухая, тайная, незаметная, но свирепая и неумолимая борьба. Всякий из нас терпел свои поражения и одерживал победы, но на ее долю побед приходилось больше, чем поражений.

Каждый день утром, сидя за письменным столом, я просматривал корреспонденцию и прочитанное, ненужное бросал на пол; просматривал поданные счета и, отметив в записной книжке итоги на предмет уплаты, счета бросал на пол; вынимал содержимое боковых карманов, отбирал ненужное - бросал на пол. И уходил из дому.

А потом являлась горничная, тщательно подметала пол, а все брошенное не менее тщательно собирала и аккуратной пачкой засовывала между подсвечником и часами, около чернильницы на письменном столе.

Приходил я. Замечал засунутую пачку. Бросал на пол.

Приходила она. Собирала с полу. Засовывала между подсвечником и часами.

Приходил я и, признав себя побежденным, совал всю пачку в старую шкатулку палисандрового дерева с инкрустацией.

Замечательнее всего, что у нас с горничной никогда не было разговора об этом. Ведь смертельно враждующие армии не ведут между собой никаких переговоров. Не правда ли Мой отъезд из Петербурга был вынужденно-спешным. Уезжая, я совал в чемодан первое, что попадалось под руку. Так увез с собой и палисандровую шкатулку.