Мечты на мертвом языке - [36]

А с чего ей о нем вспоминать? Она в последнее время его и не видела, сказала я. Сьюзен, а у тебя страшная женская болезнь — мужчинит.

Да? А у тебя ее нет? Вообще-то он довольно много появлялся. Бывал чуть ли не каждый день, когда девочка умерла.

Эбби. Мне не нравилось, когда говорили «девочка». Мне хотелось говорить «Эбби» — так же, как я говорила «Селена», чтобы эти имена набрали мощь и силу и снова всем своим весом навалились на этот мир.

Знаете, Эбби была прелесть что за девочка. Она училась с Ричардом в одном классе до старшей школы. С самого начала такая сердечная и очень добрая — по сравнению с другими детьми. И умненькая.

Точно, сказала Энн, очень добрая. Она была готова отдать последнюю рубашку Селены. Да уж, они все были прелесть что за девочки и мальчики.

Крисси и сейчас прелесть, сказала Сьюзен.

Это правда, сказала я.

Средние дети обычно не очень удаются, но не она. Она сама поступила в университет, я и ни цента не дала, а сейчас еще и стипендию получила. И знаете что: ни одному мальчику не удалось заморочить ей голову. Такие сейчас редкость.

Энн, пошатываясь, пошла по проходу в туалет. Но напоследок сказала: Ой, да они все замечательные.

Я всегда любила Селену, сказала Сьюзен, но мы никогда не говорили по душам. Может, с вами она больше о таком говорила. О мужчинах, например.

И тут Сьюзен заснула.

Энн села напротив меня. И посмотрела, прищурившись, мне в глаза. Обычно так смотрят, когда хотят в чем-то обвинить.

Не щурься ты так — морщин больше будет, сказала я.

Да пошла ты, сказала она. Вечно ты со своими шуточками. Ты хоть понимаешь, что я не знаю, где Микки? Знаешь, ты везучая. Тебе всегда везло. С самого детства. Папина с мамой любимица.

Как обычно бывает в таких разговорах, что-то я сказала вслух, а несколько существенных замечаний оставила про себя — чтобы обдумать их самой с собой и убедиться в собственной правоте. Я подумала: она моих стариков вообще никогда не видела. Я подумала: как это гадко звучит. Везучая — словно оскорбить хочет.

Я сказала: Энни, мне всего сорок восемь лет. У меня еще полно времени стать несчастной — ну, если не умру.

Потом я хотела постучать по дереву, но мы сидели в пластиковых креслах, обитых плюшем. Дерево! — воскликнула я. — Дайте что-нибудь деревянное! У кого-нибудь есть зубочистка?

Заткнись, сказала она. И вообще, смерть не считается.

Я попыталась придумать что-нибудь трагичное и необратимое, как смерть. Но, по правде говоря, мою жизнь с ее не сравнить: ее сын, пятнадцатилетний мальчик, исчезает у тебя на глазах во тьму или в свет, что манит его назад, и ни лаской, ни побоями его оттуда не вытащить. Сколько ни зови: Вернись, вернись — он не вернется. Микки, Микки, Микки, однажды кричали мы все вместе — словно он был в тридцати километрах от нас, а не сидел перед нами на кухне, но он отказался вернуться. А когда через двенадцать часов вернулся, тут же сбежал в Калифорнию.

И в моей жизни случалось кое-что плохое, сказала я.

Что? Что ты родилась женщиной? Ты про это?

Она, разумеется, издевалась — намекала на давнишний спор о феминизме и иудаизме. На самом деле сквозь призму «измов» на эту парочку следует иногда смотреть вместе.

Ну, сказала я, два года назад умерла моя мать, и я все еще это переживаю. Иногда подумаю: «Мамочка!» — и дыхание перехватывает. Мне очень ее не хватает. Тебе это должно быть понятно. Твоей маме семьдесят шесть. Признайся: хорошо ведь, что она все еще с тобой.

Она очень больна, сказала Энн. Половину времени она не с нами.

Я решила, что не стоит описывать, как умирала моя мама. Энн почувствовала бы себя еще несчастнее. Пока приберегу: вот нападет она на меня, тогда и опишу. Ее взгляд на мир все больше сужался. Быть может, она вообще всех возненавидит.

Сьюзен открыла глаза. Когда умер или умирает кто-то близкий, люди часто злятся, заявила она. (Она посещала курсы, где изучали проблему отношений и взаимоотношений.) Полное название нашего семинара — «Навыки личной дружбы и жизни в сообществе». Язвите не язвите, а семинар очень хороший.

Пока мы беседовали, мимо проносились разные города. Я уже попыталась разглядеть в темное окно Нью-Лондон. Теперь я пропускала Нью-Хейвен. Кондуктор с улыбкой объяснил: Дамы, будь окна чистыми, половина из вас погибла бы. Вдоль дороги полно снайперов.

Вы сами в это верите? Терпеть не могу, когда люди так разговаривают.

Может, он и преувеличивает, сказала Сьюзен, но окна мыть не стоит.

Какой-то мужчина склонился к нам через проход. Дамы, я в это верю. Судя по тому, что я слышал об этих краях, это весьма вероятно.

Сьюзен обернулась посмотреть, стоит ли побеседовать с ним о политике.

Вы уже и про Селену забыли, сказала Энн. Мы все забыли. А потом мы устроим чудесную поминальную службу, каждая встанет, скажет о ней несколько теплых слов, и мы снова о ней забудем — навеки. Фейт, что ты скажешь на прощании?

Неправильно это — так говорить. Она же еще с нами, Энни.

Уже нет.

На следующий день мы узнали что Энн — плюс-минус пара часов — была права. Совокупность фактов, сказал хирург Дэвид Кларк, болезнь в роковой стадии и стол, заставленный пузырьками.

Ну зачем ты принимаешь столько гормонов? — просила Сьюзен Селену года за два до этого. Они тогда поехали в Новый Орлеан. На Марди гра