Мечтатели - [37]

Йозеф (перебивает). Словом, ты утверждаешь, что у меня непомерные запросы, что в конечном итоге я слишком строг и придирчив. Или наоборот: что по натуре я самый обычный соглашатель?

Томас. Я утверждаю только то, чего никто не оспаривает: что ты человек дельный и скрупулезный, которому во всем необходима солидная основа! Ничего другого я утверждать не собираюсь. Ты ходишь по балкам каркаса, а ведь иных людей так и тянет заглянуть в дыры между ними.

Йозеф. Спасибо. Вот теперь я вижу, кто ты есть. Среди больных - слегка прихворнувший.

Томас. По-моему, нужно отвоевывать у таких, как ты, право временами болеть и видеть мир из горизонтального положения.

Йозеф (подходит вплотную к нему). Думаешь, человек с такими взглядами заслуживает доверия иметь учеников и преподавать в университете?

Томас. Плевал я на это. Понимаешь?! Плевал!! Мне хочется сохранить ощущение, будто я хожу по незнакомому городу, где передо мной еще открыты огромные перспективы.

Йозеф. Надо же! Так далеко заходит твое согласие с этим изгнанным приват-доцентом?

Томас (кричит). Для меня он смешон!! Я защищаю его только перед тобой.

Йозеф. Томас, ты по-прежнему в замешательстве! Десять лет ты занимался научной работой, и, надо сказать, успешно. Сейчас ты рассуждаешь безответственно, зато я чувствую ответственность за тебя.

Томас. Посмотри вокруг! Наши коллеги летают на самолетах, пробивают туннели в горах, плавают под водой, не отступают даже перед самым глубоким обновлением своих систем. Все, что они делают многие сотни лет, дерзновенно как образ великой, отважной, новой человечности. Которой никогда не будет. Потому что за этими вашими делами вы забыли их душу. А когда вам хочется души, вы теряете рассудок, как студент сбрасывает форму, собираясь идти по бабам.

Йозеф. Какое легкомыслие! А, делайте, что хотите! Ваш бедный отец на смертном одре доверил вас, сестер и братьев, мне как старшему, но, видит Бог, я больше не могу и не хочу иметь с вами ничего общего. Ничего! (В ярости уходит.)

Томас смеется ему вслед. Регина тихо открывает дверь.

Pегина. Я все слышала.

Томас (наигранно). Больше так не делай, Регина.

Регина (отряхивая юбку). Велика важность, если я напоследок сделаю еще и это. О, я хотела попробовать еще разок, но (тоном, каким говорят о дурных предзнаменованиях) устыдилась.

Томас. Региночка, мечтательница, так нельзя, негоже это. Ты теперь благородный, взрослый, борющийся человек. Знаешь? Мария уехала. Ну, не плачь! Понятно - Ансельм!

Регина (борется со слезами). Нет, я не из-за Ансельма, не из-за Ансельма! Пусть Мария забирает его себе. У меня он даже симпатии никогда не вызывал, всегда оставался каким-то чужим - вечно спешит, вечно вынюхивает. Я никогда не испытывала к нему того чисто физического доверия, какое всегда, сколько помню, испытывала к тебе... Но я чувствовала, моя жизнь станет лучше; он так интересовался мною; он в каждом что-то такое отыскивает, случайно тут, пожалуй, ничего уже не происходит...

Томас. Да? А чудачества с Йоханнесом?

Регина. Томас, Йоханнес жил ради меня, только ради меня! У него не было в жизни иной цели и смысла, кроме меня! Я никогда не была настолько сумасбродна, чтобы не сознавать, что все это было, в реальности. Но я никак не могла примириться с тем, что этого существа больше нет на свете. Согласна, это было бегство в нереальность... (Задумывается и повторяет без неодобрения.) Бегство в нереальность. Ансельм тоже всегда так говорил... В еще-не-реальность, в горние выси. Есть в нас что-то, чему среди этих людей нет места, - знаем ли мы, в чем оно заключается? А смелости у него недостало!.. Я вдруг совсем поглупела и стала чуть ли не праведницей, заметив, что дело в ином. Куда девалась сновидческая простота, с какой можно было завлечь человека в четыре бумажные стены фантазии. Его мысли воздвигли на пути барьер сопротивления. Впервые не было этой бессмысленно прямой бабьей дороги от глаз под сердце; я поняла: сильные люди чисты. Ты, конечно, можешь смеяться, но мне всегда хотелось быть сильной, как великан, о котором рассказывают в веках! И каждый способен стать им; просто каждый позволяет упаковать себя в себя, как в слишком маленький чемоданчик. Но у него недостало смелости! Он спасся бегством! Томас! То, что он делает с Марией, трусливое бегство в реальность!

Томас. С Марией так просто не выйдет, сама увидишь.

Регина (наливает себе чаю). Прежде чем подойти к этой двери, я еще раз обошла дом. Давние детские, чердаки, все обители нашей фантазии. Побывала и там, где Йоханнес покончил с собой. (Пожимает плечами: дескать, ничего особенного.) Все было почти точь-в-точь как раньше. За дверьми поднималась прислуга, с запозданием, так они ждут в своих комнатах, пока их вызовут звонком. К тому времени все прибрано, все в полном порядке. Готово уютно заурчать, как урчало все эти пятнадцать лет, триста шестьдесят пять дней, уже не существующих дней каждого года. В том числе и когда меня здесь не было, когда я была несчастна, когда я в чужом доме кусала простыню и плакала.

Томас. Дом все больше пустеет. Ансельм уехал. Мария уехала; спорим, ближайшим поездом уедет Йозеф.