Мечта империи - [29]

В Новый храм Счастья[23] нельзя было попасть, не пройдя музейный комплекс Большой школы.

Некто без устали напоминал гладиаторам, что их предшественники проливали кровь на арене всего лишь ради чьей-то прихоти, исполняя всегда одноединственное желание — развлекать. Самое страстное, самое неодолимое желание. На учебной арене навсегда застыли статуи двух гладиаторов — чернокожий ретиарий потрясал своим трезубцем, а его противник ловко уворачивался от брошенной сети. В украшенной пурпуром ложе расположились скульптуры императора и сенаторов, явившихся поглядеть на тренировку бойцов. Желтый песок арены щедро полили красной краской.

Вер остановился напротив ложи. У мраморного императора было простецкое блиноподобное лицо. Скульптор придал ему сходство с императором Титом. Ну что ж, так оно и должно быть. Флавии построили Колизей. Кому как не Титу, устроителю стодневных игр, сидеть в этой ложе и вечно любоваться кровавой схваткой. Ведь он смотрел сто дней, как люди выпускают кишки друг из друга.

— Элий, что ты чувствовал, когда выходил на арену? — спросил Вер, когда они вышли в сад, окружающий храм.

Вдоль мощенной белым камнем дорожки расположились мраморные и бронзовые скульптуры известных гладиаторов. Некоторые одерживали по сотне побед.

Разумеется, уже в то время, когда приняли закон о применении только тупого оружия. И о защитных доспехах. Вер смотрел на статуи и в который раз испытывал одно и то же чувство: пусть ему нет равных на арене, все равно среди гладиаторов он чужой.

— Возбуждение. Как любой атлет перед состязанием.

— Что? — не понял Вер, уже позабывший о своем вопросе.

— Я испытывал возбуждение, — повторил Элий. — Гладиатор теперь рискует не больше гонщика или боксера. А случай со мной другого рода. Такое могло приключиться где угодно, но убийца почему-то выбрал Колизей.

— Тебе нравилось быть гладиатором?

— Одно время — да… Я служил мечте Империи. Хотел, чтобы в мире стало меньше бед. Вполовину, потом еще вполовину, потом еще и еще… Но беды почему-то не убывали.

— Ты был наивен?

— Я и сейчас наивен. Только стараюсь это скрыть, — признался Элий. — А потом я стал уставать от чужих желаний. Так устал, что стало невмоготу.

Гений является к человеку и объявляет о возможности стать гладиатором лишь после совершения убийства. Сколько бессердечных глупцов убивают первых встречных, чтобы к ним слетел с высоты гений и открыл дверь в гладиаторскую школу. Гении не являются, убийц казнят или отправляют на каторжные работы. Но число безумцев год от года не иссякает. Арена манит. Платиновое сияние в вышине мерещится слишком многим.

Вер пришел в гладиаторскую школу, дабы поразить мир. Он не знал, как это сделать, но чувствовал, что способен свернуть горы. Стоит выйти на арену, и он пожелает нечто такое, что разом преобразит Рим. И что же? Он вышел на арену, он побеждал, но тайна не открылась. Потом стал надеяться, что, исполняя чужие желания, он приблизится к неведомой цели. Но ни к чему не приблизился. Чужие желания бросали его, как волны, вверх-вниз, не позволяя сдвинуться с места. Другие гладиаторы тоже сражались непонятно за что. Может, на потеху? Но такой ответ не мог удовлетворить Вера, даже если он был правдой.

— А что ты чувствовал, когда умирал на арене? — спросил Вер.

Он знал, что может задать этот вопрос сейчас. Гладиатору многое позволено.

Гладиатору, который убивает, — вдвойне. Элий поднял голову и глянул на небо. Она было чистое и удивительно плотное, непрозрачное. Не стекло, а бирюза.

Запечатанный вход. Небо — для богов, и они никого к себе не пускают.

— Я не верил, что умру. Кровь текла, но мне почему-то казалось, что ее бесконечно много. Будто я — родник, и кровь будет течь из меня бесконечно и никогда не иссякнет. А потом все как будто провалилось. Рим, и я вместе с ним, — Элий замолчал, по-прежнему глядя в небо. — А дальше не помню…

Элий, едва оправившись после травмы, уехал в Альпы и три месяца лазал по скалам, взбирался на вершины без страховки, используя лишь силу рук и цепкость пальцев. Многие считали его поступок безумием, другие восхищались смелостью Элия. Кое-кто пытался доказать, что это дешевый показной трюк. Но Элий относился к подобным намекам равнодушно. Если он что и доказывал, то только самому себе: меч Хлора не превратил его в калеку.

Вер глянул на очередную бронзовую статую. Любому гладиатору известно имя Максима Монстра — лицо его было так изуродовано, что он никогда не поднимал забрала и ходил в металлическом шлеме даже на улице. И здесь, обронзовевший, он тоже стоял в шлеме, за решеткой которого можно было угадать лишь пристально смотрящие глаза, сделанные из цветного стекла.

— Многие считают, что гладиаторы вновь должны драться боевым оружием, — сказал Вер, глядя в стеклянные глаза Максима.

— Ты бы хотел убивать каждый день?

— А что ты чувствовал в тот день, когда убил? Элий не отвечал. Ну что же он медлит, почему не говорит? Элий умеет быть таким красноречивым! Вер повторит его слова и почувствует то же, что и Элий, — раскаяние, боль, досаду, отчаяние.

— Говори, — потребовал Юний Вер.

— Ощущение чудовищной нелепости. И желание вернуть все назад. Я стоял и оглядывался по сторонам, будто хотел найти рычаг, который надо повернуть, чтобы обратить время вспять.