Мечников - [55]

Начав опыты в университете, Мечников затем продолжил их в лаборатории сахарного завода графа Бобринского в местечке Смела недалеко от Поповки, а также в самой Поповке.

Так ученый сделал первый шаг на пути к новой для себя области — патологии…

Но какой это маленький шаг в сравнении со вторым, когда он ввел себе кровь тифозного больного!

Он заразил себя 27 февраля… К 1 марта температура у него поднялась за сорок.[22]

Илья Ильич бредил, смутно осознавал окружающее, но известие об убийстве царя ужаснуло его; он нисколько не сомневался, что теперь последует сильнейшая реакция…

Через несколько дней первый кризис миновал, но 14-го у него опять было под сорок. Больному становилось все хуже — это показывают торопливые записи температуры: 40,6; 40,7; 39,9; 40,4; 40,9. Самым тяжелым был день 18 марта. Температуру мерили восемь раз, и она неуклонно росла. Последнее показание термометра в 11 часов вечера — 41,2…

Он чувствовал, что умирает, и это было особое чувство. «В полусознании, — пишет Ольга Николаевна, — ему чудилось, что он решил вопросы человеческой этики, что доставляло ему несказанное удовольствие. Впоследствии факт этот даже подал ему повод предположить, что смерть может сопровождаться приятными ощущениями».

…В это самое время Толстой писал свою «Исповедь»:

«Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале. Все это так давно всем известно. Не нынче — завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить — вот что удивительно! Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это — только обман, и глупый обман! Вот именно, что ничего даже нет смешного и остроумного, а просто — жестоко и глупо».

Однако, сколь ни приятно было чувство «умирания», как только миновал кризис, в Мечникове вдруг проснулась сильнейшая жажда жизни, неуемное душевное ликование. Он не переставал шутить и смеяться радостным детским смехом. Он впервые был счастлив беспредельно, счастлив просто оттого, что жив, что дышит, что светит солнце. И никакие внешние обстоятельства не могли омрачить его, хотя веселого было мало. Прежде всего вследствие тифа началось новое острое воспаление глаз. Правда, последнее. Теперь до конца жизни глаза его больше беспокоить не будут. Но он-то не мог знать об этом…

Пришла и «смерть любимых людей».

Умер отец Ольги Николаевны. За годы замужества дочери он примирился с нигилизмом и крайним материализмом зятя, проникся к нему безграничным доверием, и Илья Ильич платил тестю тем же. Перед кончиной Николай Николаевич призвал зятя к себе и поручил ему заботы о многочисленном семействе…

Умер от гнойного заражения и старший из братьев Мечниковых, Иван Ильич. Ему было сорок пять лет. Еще недавно он был полон сил; умница и жизнелюб, он неизменно посмеивался над нытиками, уверял всех, что смерти не боится, что бояться неотвратимого глупо…

Об этом же Иван Ильич, по всей видимости, говорил Толстому, когда за год до своей роковой болезни (а не в 1867 году, как принято считать) провел день в Ясной Поляне.[23] По воспоминаниям Т. А. Кузминской, Толстой нашел его человеком умным и незаурядным. Иван Ильич же, наоборот, пришел к заключению, что Лев Николаевич не очень умен. Брату своему он пояснял:

«Вот ты — профессор зоологии; ты отлично знаешь все учение, касающееся лесной дичи. Ты знаешь, например, что написано о вальдшнепе на разных языках, как устроены его внутренности и тому подобное. Но, идя на охоту, я возьму не тебя, чтобы ты помог мне найти вальдшнепа в лесу, а собаку, которая, ничего не зная о нем, разыщет его гораздо лучше, чем ты, одним чутьем. Таков и Толстой. Чутье его относительно внутреннего содержания человеческой души необыкновенно, и он отгадывает самые скрытые побуждения с изумительной верностью. Там же, где нужно решить вопрос при помощи рассуждения и логики, Толстой очень часто не выдерживает критики».

Илья Ильич провел у постели брата последние дни и видел, как болезнь сделала его другим человеком. Все свои силы Иван Ильич посвятил тому, чтобы получше устроиться, сделать карьеру, и теперь, перед лицом смерти, видел, сколь бесцельна и пуста была его жизнь. Временами в нем просыпалась надежда, он говорил о том, как выздоровеет и вместе с Ильей уедет в Италию. Но чаще он не обманывался о своей участи, и мысль о неотвратимо надвигающемся конце, о полном своем несуществовании мучила его сильнее, чем физические страдания. В загробную жизнь Иван Ильич не верил.

Он помирился только на мысли, что между смертью в сорок пять или семьдесят лет разница всего лишь количественная.

Младший брат с ним не спорил. И не только потому, что оспаривать то, чем утешился умирающий, значило лишь усугублять его страдания; младший брат еще не знал, что через много лет придет к убеждению, что старость дает человеку совершенно особые ощущения и иное отношение к смерти…