Мечник. Око Перуна - [8]

Жить Доброшку определили к тому же Илье. Дом у него был большой, а народу всего ничего: сам да Белка. Жена его, как спустя некоторое время узнал Доброшка, умерла. Второй раз он так и не женился. Тосковал по Соловушке своей, что пела так недолго. А тосковать воеводе нельзя – не такая у него стезя, чтобы тосковать. Люди от него зависят, город на его плечах стоит. Чтобы не было дома так пусто, взял к себе на воспитание сироту – Белку. А теперь в число его домочадцев вошел еще и новый отрок сторожевой дружины – Доброшка Летославец (так со всей честью его записал старшой стражник).

Начались будни, которые по необычности своей для начинающего сторожевого ратника выглядели то ли как каторга, то ли как праздник. В ночной дозор его пока по неопытности не ставили, и поэтому пока ночью Доброшка, как полагается нормальным людям, спал.

Но утром начиналось учение. Учиться приходилось не с пером и чернильницей, а с тяжелым дубовым мечом (по весу ничуть не легче настоящего, стального) и вполне настоящими сулицей и боевым топором. Сулицу метали в тяжелый сосновый кряж, установленный у самой крепостной стены, а мечами его гоняли старшие ребята из отряда до полного изнеможения. Сначала отрок, одурев от неопасных, но весьма болезненных и, что еще важнее, обидных тычков деревянных мечей, убегал со двора и прятался в самой дальней сторожевой каморе. Однако, отдышавшись и усовестившись своей слабости, возвращался на «поле боя» и вновь брал в руки деревянный меч.

Поначалу Доброшке удавалось отбить только один удар из десяти. Он уже почти смирился и приготовился вечно ходить в синяках и сложить свою буйную головушку в первом же настоящем бою. Но потом вдруг в одночасье что-то поменялось. Совершенно неожиданно для себя он обнаружил, что очередная «трепка», которую пытались задать ему его вечные наставники-мучители, вылилась в веселую игру: мечи сталкивались в воздухе, на весь двор стоял веселый треск, клубились тучи пыли. Ни один из ударов не оставался незамеченным и получал достойный ответ. Наконец отрок принял дубовый клинок старшего на гарду своего меча, извернулся и хлопнул учителя прямо по лбу. Будь меч настоящим – конец буйной головушке, а так – шишка.

– Ой… – От неожиданного успеха Доброшка сам опешил, отпрыгнул чуть не на три аршина и встал в оборонительную стойку, выставив вперед свое, показавшееся ему вдруг жалким, деревянное оружие.

– Ну все… – взревел стражник, слывший в дружине самым лучшим мастером клинкового боя. Глаза его сузились, и он плавными кошачьими шагами стал приближаться к Доброшке медленно, но неумолимо.

Тот, однако, вопреки обыкновению, не бросился бежать в спасительную камору, а стряхнул с себя оцепенение, встал поудобней и принялся ждать противника, плавно покачиваясь на мягко пружинящих ногах.

Последовала серия молниеносных ударов: треск, пыль, шумное дыхание…

И вот вдруг все стихло.

Посреди двора стоял взмыленный подросток и крепкий молодой мужчина. Подросток держал наизготове деревянный меч, а мужчина свой такой же меч опустил к земле. Он пристально посмотрел на готовившегося продолжать поединок младшего, усмехнулся, тряхнул русоволосой головой и сказал лишь одно слово, которое прозвучало для юного ратоборца как самая сладкая музыка:

– Молодец.

Бой на мечах давался тяжело. И освоить его в полной мере Доброшке не удавалось долго. Но было дело, в котором Доброшка неожиданно проявил недюжинную сноровку. В общем, он знал за собой это умение и раньше, но не придавал ему серьезного значения. Выяснилось, что уроженец Летославля обладает необыкновенной меткостью.

В общем-то, это было не чудо: у них каждый мальчишка, едва только начинал что-то понимать, уже сгибал из дубовой веточки немудрящий снаряд, стругал из прутиков стрелы и начинал тренироваться по всякой подвернувшейся под руку мишени: по торчащей из земли былинке, по качающейся на ветру ветке, по зазевавшейся птичке или мышке. Доброшка всегда бил без промаха, уже лет в шесть от его снежков зимой никто не мог увернуться. А уж из лука – и подавно. Поэтому, пускаясь в путь, он не слишком заботился о провианте: всегда можно было подстрелить себе на обед что-нибудь пригодное.

В Колохолме детвора тоже любила позабавиться стрельбой. Но такого умельца там не видывали.

Выяснилось это неожиданно. Как-то свежим погожим летним утром колохолмские дружинники, как это было у них в обычае, затеяли во дворе игру: поставили на столбик изгороди яблоко и принялись стрелять в него с двадцати шагов.

Вызвался попробовать и Доброшка. Настоящий, тяжелый составной лук попал ему в руки первый раз. Чтобы натянуть тетиву, требовалась нешуточная сила. Он напрягся, выстрелил – и… Стрела ушла «в белый свет». Воткнулась в стену воеводиного дома, как раз под окнами Белки. Сопровождаемый добродушными смешками Доброшка отошел в сторону и некоторое время стоял в задумчивости.

Тем временем в толпе дружинников раздались шумные крики одобрения: очередная стрела прошла совсем близко к цели, задев яблочко оперением. Доброшка решительно подошел к принимавшему поздравления стрелку и взял у него из рук лук.

На сей раз он подошел к делу иначе. Не стал сильно натягивать тетиву – цель была не так уж далеко. Принял во внимание тяжесть стрелы и легкий ветерок. Приноровился, прищурил глаз и на медленном выдохе отпустил тетиву, полагаясь больше на чутье, чем на расчет, выстрелил. Маленькое румяное яблочко разлетелось на тысячу кусочков.