Мечи и темная магия - [50]

— Я пробился сквозь землю и увидел лунный свет, — сказал он. — Поразительное ощущение. Первой мыслью было броситься в ближайший дом и сказать им: смотрите, я вовсе не мертвый! — Он осекся: слово вырвалось у него случайно. — Потом я задумался. Я все еще не дышал и ничего не чувствовал. Я мог двигать руками и ногами, мог стоять прямо и удерживать равновесие, но… знаешь, когда долго сидишь и ноги онемеют? Так было со всем телом. Очень странное ощущение.

— Продолжай, — сказал я.

Он долго молчал.

— Помнится, я сел. Не знаю, зачем я это сделал: стоять было вовсе не утомительно. Я никогда не устаю. Но я так растерялся. Не знал, что мне делать. Все казалось неправильным. — Он медленно приподнял пятки и уронил их: туп-туп-туп. — И пока я так сидел, стало вставать солнце, и свет как будто хлынул мне в голову и все выжег, так что я совсем не мог думать. Можешь считать, что я потерял сознание. Словом, когда я открыл глаза, лежал там же, где был, в темноте.

Я нахмурился:

— Как ты туда вернулся?

— Сам не знал, — ответил он. — И сейчас не знаю. Это происходит всегда, вот и все. Встает солнце — и смывает сознание. Если я отхожу подальше, чувствую, что должен вернуться. Бегу. Я быстро бегаю. Я знаю, что должен вернуться… домой, — закончил он с надтреснутым смешком, — прежде чем взойдет солнце. Я научился осторожности, оставляю себе запас времени.

На некоторое время он застыл в молчании. Я спросил:

— Почему ты убиваешь?

— Не представляю. — В его голосе звучало отчаяние. — Если кто-то оказывается поблизости, я хватаю его и скручиваю, пока он не умрет. Так кот ловит веревочку. Рефлекс. Я просто знаю, что иначе не могу.

Я покивал:

— Ты ищешь?…

— Да. — Он выдавливал слова, как признающийся в проступке ребенок. — Да, ищу. Я всеми силами стараюсь держаться подальше от мест, где могут встретиться люди. Мне все равно: овцы, лисы, люди. Если бы мог, я ушел бы далеко в горы. Но далеко заходить нельзя: я должен возвращаться вовремя.

Я поспорил с собой и понял, что должен спросить:

— Кем ты был? Чем занимался?

Он не отвечал. Я повторил вопрос.

— Ты сам сказал, — отозвался он. — Я был учителем.

— А до того?

Он отвечал против воли. Слова шли медленно и бесстрастно: он вынужден был отвечать.

— Я был Братом, — сказал он. — Когда мне исполнилось тридцать, мне сказали, что я должен попытаться вступить в Орден: считалось, что у меня есть дар, и мозги, и прилежание, и самодисциплина. Я сдал экзамен и пять лет провел в студиуме. Как и ты, — добавил он.

Я оставил это без комментариев.

— Ты вступил в Орден.

— Нет. — Голос больше не был бесстрастным. В нем вспыхнул гнев. — Нет, я провалил матрикуляцию. Пересдавал на следующий год и снова провалился. Они отослали меня назад в мой приход, но к тому времени там нашли себе другого Брата. Так что я пошел бродить. Искал работу учителя, писца — все равно какую, лишь бы прокормиться. Работы мало, конечно.

Меня вдруг насквозь пронизал жестокий холод. Только миг спустя я узнал в нем страх.

— И ты пришел сюда? — проговорил я, чтобы заставить его продолжать.

— Со временем. Перебрал много других мест, но закончил здесь. — Он вскинул голову. — Тебя сюда прислали, чтобы разобраться со мной. Да?

Я не ответил.

— Конечно, — ответил он за меня. — Конечно. Я помеха, зараза. Угроза сельскому хозяйству. Ты собираешься откопать меня и отрубить мне голову?

Пришел мой черед отвечать против воли:

— Да.

— Конечно, — повторил он. — Но я не могу тебе позволить этого. Это моя…

Он собирался сказать: жизнь. Наверное, пытался подыскать другое слово, но сдался. Мы оба поняли, что он имел в виду.

— Ты, значит, сдал экзамены, — сказал он.

— Только-только, — ответил я. — Двести семь из двухсот двадцати.

— Поэтому ты здесь.

Белые глаза в пепельном лунном свете.

— Верно, — признал я. — Они не берут на исследовательскую работу тех, кто набрал двести семь баллов.

Он серьезно кивнул:

— Работа по найму.

— Когда достается, — ответил я. — Не часто. Хватает более квалифицированных работников.

Он хмыкнул, возможно с сочувствием:

— Общественные работы.

— Боюсь, что так, — признал я.

— И потому ты здесь. — Он поднял голову, покрутил, словно разминал шею, после того как спал в кресле. — Потому что… ну, потому что ты не из лучших. А?

Мне это было неприятно, хотя и правда.

— Не в том дело, что я плох, — сказал я. — Просто все в моем выпуске оказались лучше меня.

— Конечно. — Он склонился вперед, упершись руками в колени. — Вопрос в том, сохранился ли у меня дар после того, что со мной случилось. Если сохранился, работа твоя окажется трудной.

— А если нет? — спросил я.

— Ну, — ответил он, — кажется, это мы и собираемся выяснить.

— Тема для журнальной статьи, — заметил я.

— Для тебя это шанс вырваться из безвестности, — серьезно согласился он. — При иных обстоятельствах я пожелал бы тебе удачи. К сожалению, я совершенно не хочу позволять тебе отрубить мне голову. Я веду жалкое существование, и все же…

Я его понимал. Голос его стал уже совсем человеческим; если бы мы прежде были знакомы, я бы его узнал. Он сидел спиной к луне, так что я не видел черт лица.

— Я пытаюсь объяснить, что тебе не обязательно это делать, — продолжал он. — Уезжай. Возвращайся домой. Никто не узнает, что ты ночью выходил из дома. Я обещаю держаться подальше, пока ты не уедешь. Если я перестану показываться, ты сможешь доложить, что прямых свидетельств заражения не нашлось и ты счел неоправданным осквернение, возможно, невинной могилы.