Мечи и темная магия - [49]

Что-то снова задвигалось. Я отошел от дома так, чтобы видеть крышу до конька.

Это была не овца. Это был мертвец.

Он сидел на крыше верхом, свесив ноги по обе стороны, словно крестьянин, возвращающийся с рынка. Сидел, подбоченившись, и глядел на восток. Он был виден черной тенью на фоне неба, но в том, как он сидел, было что-то очень мирное. Не думаю, чтобы он меня видел, а у меня не было особого желания объявлять о своем присутствии. Если скажу, что не испытывал страха, мне вряд ли поверят, но страх во мне не преобладал. Преобладал интерес.

Не знаю, долго ли я так стоял, а он сидел. Мне пришло в голову, что я просто предположил, будто это мертвец. Рассуждая логически, гораздо более вероятно, что он жив и у него нашлись свои причины залезть на крышу среди ночи. Ну что ж, самое время и место для логики.

Он повернул голову, взглянул вдоль крыши и, приподняв пятки, трижды ударил по скатам: туп-туп-туп. (Тогда я увидел слабое место в ходе своих прежних рассуждений. Три удара, всегда ровно три, даже когда я был ребенком. Много ли вы видели трехногих овец?) В этот момент из-за тучи показалась луна, и мы увидели друг друга — он и я.

Мой хозяин был прав: он был багровый, как виноград. Или как синяк — все тело сплошной синяк. «Разбухший» — сказал крестьянин. Или так, или он был здоровенный мужик, руки и ноги вдвое толще обычного. Глаза были белые, без зрачков.

— Привет, — сказал я.

Он чуть склонился ко мне и приложил ладонь раковиной к уху.

— Тебе придется говорить громче, — сказал он.

Слова мертвеца: багрового разбухшего человека, оседлавшего крышу.

— Скажи мне, — я повысил голос, — зачем ты это делаешь?

Он смотрел на меня или немного мимо. Я не понял, двигались ли его губы, но этот низкий клекочущий звук мог быть только смехом.

— Что делаю?

— Катаешься на крыше, как на коне, — пояснил я.

Он медленно, преувеличенно поднял плечи, словно видел когда-то, как пожимают плечами, и копировал это движение.

— Точно не знаю, — сказал он. — Тянет меня, вот и делаю.

Ну-ну, подумал я. Грозная тайна моего детства так до конца и не прояснилась.

— Ты Антемий? — спросил я. — Школьный учитель?

Опять смех.

— Это очень хороший вопрос. Вот что я тебе скажу, — продолжал он. — Забирайся сюда и садись ко мне, поговорим без крика.

В лунном свете я различил большую ладонь с чудовищно переспелыми пальцами. Как же должна натянуться кожа, подумалось мне, при таком давлении изнутри. Оторвать голову будет не труднее, чем сорвать с дерева грушу.

— Позволь спросить по-другому, — сказал я. — Ты был Антемием? Когда был…

— Да, — поспешно прервал он, не дав мне произнести слова, которого не хотел слышать. — Думаю, что был. Благодарю тебя, — добавил он. — Я не мог вспомнить. Вертелось на кончике языка, но все имена куда-то пропали.

Одобренная процедура общения с неупокоенными мертвецами состоит, в общем, в том, что сделал тот дед, хотя, конечно, производится гораздо более торжественно. Нечего и говорить, что проделывать это положено при дневном свете: рекомендуется в полдень. На случай, если вы случайно столкнулись с подобным образчиком ночью, имеется два варианта действий, оба скорее рекомендованные, чем одобренные. Первый: вытащить меч и отрубить голову. Второй: втянуть его в игру в загадки и занять до рассвета, который высушит его, как выброшенного на берег кита.

Комментарий по этому поводу. Я не принадлежу к людям действия. Я не ношусь по крышам и не ношу при себе оружия. Собственно, я потому и сбежал из деревни, что мне тяжело было таскать даже умеренный груз. Это по поводу первого варианта. Что касается второго…

Мне и самому было любопытно. Интересно.

— Что с тобой случилось? — спросил я.

— Знаешь, не могу толком сказать, — ответил он. Его голос стал походить на человеческий. Мой слух привыкал к его оттенкам, как глаза — к темноте. — Я знаю, что попал в снежную бурю и сбился с дороги. Мне было страшно холодно, до боли во всем теле. Потом боль начала отступать, и я вроде бы заснул.

— Ты умер, — сказал я.

Это слово ему не понравилось, но, думаю, он меня простил.

— Я помню, что проснулся в чернильной темноте. Было ужасно тихо, и я не мог шевельнуться. Мне было страшно. И тут я заметил, что не дышу. Не то что затаил дыхание. Я вовсе не дышал, и это мне не мешало. Вот тогда я понял.

Я подождал, но не мог ждать всю ночь:

— А потом?

Он отвернулся. Волос не было, только шишковатый багровый скальп. Голова как слива.

— Я был в ужасе, — сказал он. — Я хочу сказать, разве я знал… — Он помолчал. Я не представлял, что творится у него в голове. — Спустя долгое время я обнаружил, что все же могу двигаться. Я уперся руками в крышку и нажал и почувствовал, как треснули доски. Тогда я испугался еще сильнее. Мне показалось, что крышка, то есть вся земля надо мной, провалится и похоронит меня. — Он опять помолчал. — Я всегда боялся тесноты. Понимаешь?

Я кивнул. Я тоже боялся.

— Наверное, я запаниковал, — продолжал он, — потому что продолжал толкать, и откуда-то знал, что я невероятно силен, гораздо сильнее, чем был раньше, поэтому, думал я, если хорошенько нажать… мысли у меня путались, конечно.

— И тогда? — спросил я.