Меченый - [26]

«К нам – вряд ли: знает, что после того, как отец назвал его трусом, его не подпустят даже к захабу… В Скар[74]? В то время, когда в столице мятеж – глупо: это можно счесть предательством…»

К какому-то определенному выводу я так и не пришла, так как дорога вильнула вправо и, взобравшись на вершину холма, показала нам стены Меллора.

Перед Западными воротами было пусто: ни карет, ни телег, ни людей. Высоченные створки, открывающиеся на рассвете и закрывающиеся на закате, покрывала свежая копоть, тяжеленный брус, который заменял засов, валялся в придорожной канаве, а деревянные козлы, с помощью которых мытари разделяли въезжающие и выезжающие потоки, оказались порублены на куски.

За воротами все оказалось намного хуже: в здоровенной луже перед караулкой валялось три обезглавленных тела в цветах рода Рендаллов и труп лошади, утыканный арбалетными болтами, дверь караулки была основательно порублена и болталась на одной петле, а в окнах окрестных домов не было ни одного целого стекла!

Оглядев все это безобразие, Меченый придержал коня, откинул на плечи капюшон, снял со спины посох, положил его поперек седла и с сомнением посмотрел на меня.

Я поежилась – если происходящее в Меллоре не нравилось ЕМУ, то мне пора было умирать от страха!

Подумав пару мгновений, Бездушный тронул кобылку с места и повернул. Не направо – на улицу Медников, по которой можно было доехать до купеческого квартала, – а налево, в какой-то безымянный переулок, из которого ощутимо тянуло чем-то на редкость мерзостным и гадким. Я, конечно же, поехала следом.

Каких-то десять минут петляния по подворотням – и мы оказались в самых настоящих трущобах. Трех– и четырехэтажные особняки, окружавшие нас в Западной слободе, остались далеко позади, а по обе стороны от того, что надо было считать улицей, возникли одноэтажные полуразваленные хибары. В которых тем не менее теплилась жизнь.

Правда, жизнь эта отдавала гнилью. В прямом смысле этого слова: первые несколько человек, попавшиеся нам на пути, были увечными попрошайками, демонстрировавшими нам вонючие гноящиеся раны, безобразные бельма и культи.

На первых двух – слепого музыканта, извлекающего из рассохшейся лютни душераздирающие звуки, и горбатой старушки, тянущей к нам скрюченную руку, – я смотрела с искренним сочувствием. И страшно жалела, что ничем не могу им помочь.

От излишней сентиментальности меня излечил третий – одноногий солдат с лицом, покрытым страшными шрамами. Когда, узнав в Меченом слугу Двуликого, он вскочил на обе ноги и, отцепив от колена изъязвленную культю, перемахнул через покосившийся забор.

Естественно, после такого «чудесного исцеления» желание кому-то помогать исчезло. Уступив место глухому раздражению: эти люди пытались зарабатывать на самом светлом чувстве, которое есть в человеке – чувстве сострадания.

«Вот Меченый – тоже зло, – подумала я. – Но зло правильное, не скрывающее своей гнусной сути. Поэтому заслуживает уважения».

Мысль оказалась такой дикой, что я испуганно оглянулась – не слышит ли ее Амата.

Естественно, рядом ее не оказалось. Зато я заметила звероватого вида мужика, выглядывающего из-за двери полуразрушенного сарая и пожирающего меня о-о-очень неприятным взглядом.

Наткнувшись на мой взгляд, наблюдатель оскалился, и я передернулась от омерзения: в жуткой щели, открывшейся в его всклокоченной бороде, виднелись не белоснежные зубы, а гнилые черные пеньки!

Решив, что привычка смотреть по сторонам ни к чему хорошему не приведет, я перевела взгляд вперед… и сглотнула: в нескольких десятках локтей дорогу перегородила троица громил, как две капли воды похожих на того, из сарая.

Коренастые, широкоплечие, с ручищами, больше похожими на кузнечные клещи, они одинаково кривились в «радостных» улыбках и поигрывали устрашающего вида железяками.

Удостоверившись, что мы их увидели, они оскалились еще шире и… одновременно посмотрели на меня. Потом тот, который стоял в центре, демонстративно почесал себя между ног и поцокал языком:

– Хороша…

– Угумс, – радостно поддакнул спутник слева, а тот, который стоял справа, соизволил пошутить:

– Огонь, а не девка! Вишь, как волосы горят?

– Гы-ы-ы!!! – жизнерадостно заржали все трое… и подобрались. Сообразив, что Меченый уже стоит на земле. С Посохом Тьмы в руке. И хмурится.

– Слышь, Бездушный! Ты свою палочку-то убери! И… залазь обратно на лошадку. А то мы сегодня слегка не в духе, – хмуро буркнул тот, который стоял в центре.

– Угумс! И могем тебя паламать…

Кром молча перетек на шаг вперед. И в этом его движении было столько угрозы, что в глазах мужиков мелькнула растерянность. А у меня по спине покатились капельки холодного пота.

– Слышь, Бездушный! Оставь девку и уезжай! – после короткой заминки предложил главарь.

– Угумс. И, эта-а-а, пасмари назад! Шоб не делал глупастей! – поддакнул его товарищ слева.

Кром посмотрел. Потом перевел взгляд на меня и приказал:

– Слазь. И иди сюда.

Я тоже оглянулась, увидела в руке того, из сарая, арбалет и зажмурилась.

«Самое страшное на свете – это потеря души… – В голосе брата Димитрия прозвучал такой дикий ужас, что мне захотелось спрятаться за широченной спиной отца и заткнуть уши. – Человек, которого выпивает Посох Тьмы, никогда не получит Посмертия. И никогда не встретится с душами своих близких. Поэтому живите праведно. Дабы Вседержитель ниспослал вам смерть, которую вы заслужили…»