Меченая - [33]

Сегодня, оглядываясь на те события, я понимаю, что тогда люди готовились к смерти Тулку Ургьен Ринпоче. Каждый старался по–своему привыкнуть к мысли о том, что скоро учителя не станет; все подготавливали себя к встрече со смертью, чтобы она причинила им как можно меньше вреда. Но не я. Не я. Я старательно делала вид, что ничего не происходит, будто все в порядке и нет причин для беспокойства. Именно поэтому смерть Тулку Ургьен Ринпоче сильно меня потрясла и буквально расколола мою жизнь.

11 Одна

В ту ночь мне приснился сои, который я не забуду до конца своих дней. Даже сегодня воспоминания настолько четкие, что каждый раз, когда я говорю о том сне, я словно заново его переживаю. Я дома, у родителей, в комнате для молитв, где стоит моя кровать. Время — около пяти утра, я сплю. И мне снится, будто я лечу. Стою на вершине горы и вдруг понимаю, что могу превратиться во что угодно по собственному желанию. Немного поколебавшись, я выбираю Гаруду — птицу из индуистской и буддийской мифологии. Это получеловек–полугриф, чье имя с санскрита переводится как «Крылатая песнь». Я поворачиваю голову, чтобы рассмотреть крылья за спиной — те самые крылья, о которых я так мечтала, когда медитировала подростком в Наги Гомпа. И вот я их обрела. Крылья великолепны: мягкие, белые, перышки трепещут на ветру, — и они готовы нести меня в небо. Крылья сияют и внушают мне чувство невероятной силы — ни разу в жизни я не испытывала ничего подобного. И вот я уже лечу над Бутаном, подо мной сверкают огоньки — окна жилых домов. Я слышу, как крылья с легким шумом разрезают ветер. Взмываю вверх и бросаюсь вниз, пролетаю над людьми, которые показывают на меня пальцем и что–то говорят, — я не различаю слов и не понимаю, испуганы люди или восхищены. Я чувствую себя сильной и бесконечно счастливой. И просыпаюсь от радости: сердце бьется так сильно, что вот–вот взорвется. Отрываю один глаз и с минуту пытаюсь понять, где же я. Но реальность быстро возвращает меня на землю. Я дома, а рядом с моей кроватью разрывается телефон. Я поднимаю трубку и слышу бесцветный голос Тсокни Ринпоче, сына учителя:

— Он покинул нас. Думаю, тебе лучше приехать как можно скорее.

В моем сердце пустота. Мертвая телефонная трубка покоится у меня в руке, а я сижу на кровати и смотрю в пустоту. Бесконечно долго. Я не знаю, что делать, в голове не осталось ни одной мысли. Звонок в дверь выводит меня из оцепенения. Мама в ночной рубашке тихо входит в мою комнату. В монастыре Боднатха меня ждет Чоклинг Ринпоче, другой сын наставника; с ним я поеду в Наги Томна. Через двадцать минут я сижу в джипе; монах везет нас к учителю. Все молчат. Я вспоминаю о своей последней встрече с Тулку Ургьен Ринпоче. Он сидел на кровати и выглядел более бодро, чем обычно, ему даже удалось поесть. Спросил, когда я закончу шапочку, которую обещала ему связать. Мы тогда смеялись, а я подумала, что он побелил болезнь. Что он обязательно выздоровеет^-.

Через два часа я вхожу в его комнату, кланяюсь по старинному обычаю и смотрю на учителя: он сидит в той самой позе, в которой я его заставала тысячи раз: ноги скрещены, руки на коленях, ладони повернуты к небу, глаза прикрыты. Я приближаюсь к нему и едва уловимо наклоняю голову — мы всегда так приветствовали друг друга. Но на этот раз он не ответит на мой молчаливый привет, не прикоснется лом к моему лбу. Он ушел. Умер в шестьдесят шесть лет, тринадцатого февраля 1996 года. Но моя ладонь по старой привычке, почти инстинктивно, ложится на его руку. Она теплая! Учитель не умер, они ошиблись. Меня окатывала волна ярости, порожденная безумной надеждой. Они солгали мне: учитель жив! Я поворачиваюсь к Чоклингу Ришюче — тот смотрит на меня со сдержанной нежностью.

— Да, я знаю, Чоинг… Это thukdam: он все еще медитирует. Тише…

Тибетские буддисты считают, что великие учителя способны поддерживать жизнь в умершем теле при помощи силы духа. Их легкие могут перестать наполняться кислородом, а сердце — биться, но благодаря внутренней энергии тело продолжает жить. Для меня это все слишком странно и неожиданно. Я бросаю взгляд на монахов, сидящих в углу, — они без стеснения плачут. Но почему, ведь учитель не умер? Я ничего не понимаю, не знаю, что делать, как себя вести, голова гудит, будто ее зажали в тиски, которые с каждым мгновением сжимаются все сильнее. Наверное, я должна чувствовать боль? По моим щекам медленно текут слезы, но это скорее выплескиваются переполняющие меня эмоции, чем горе. Я по–прежнему ничего не чувствую… хотя нет, меня не оставляет ощущение, что я зависла в каком–то безвоздушном пространстве и никак не могу оттуда выбраться. Я встаю и выхожу из комнаты, дверь оставляю открытой.

Солнце уже встало_/ но на улице достаточно свежо. Время будто растягивается, воздух сегодня особенно чист. Я больше ни о чем не думаю.

То, что происходило в следующие часы, превратилось в моей памяти в череду обрывочных картин. Я помню все, но как бы со стороны, в целом. Невозможно отделить боль от возбуждения, тоску от усталости. Я уверена только в том, что по прошествии нескольких дней я очутилась в Катманду, на одной из улочек Боднатха. Тело учителя привезли в город, чтобы все буддисты смогли воздать ему последние почести, ведь до Наги Гомпа довольно трудно добраться. На всем пути следования похоронной процессии люди поют молитвы, жгут эфирные масла и сотни шарфов