Меч в терновом венце - [54]

Шрифт
Интервал

И так же, как наши когда-то,
Солдатские песни поют.
А в небе далеком, бесстрастном
В собор на молитву зовут.
По звездам — по камешкам ясным —
Ко всенощной души идут.

ВЦЕПИВШИСЬ В ПОВОДЬЯ

Копыта цокали о камень…
Нас двое в мире — конь и я.
А там, в пространстве за хребтами,
Темнеет родина моя.
Скала вздымалась над тропою,
А ширина тропы — в аршин.
Отчаянья копье тупое
Коснулось дрогнувшей души…
Печальный сумрак над Алтаем
Раскинул трауром вуаль.
Мой конь родной, мы погибаем!
Себя не жаль — коня мне жаль.
Из-под копыт сорвался камень,
И грохот камня, словно взрыв.
Мой умный конь прядет ушами,
Косится глазом на обрыв.
Здесь где-то замок Черномора,
Людмилу здесь искал Руслан…
Тропинка уже, круче горы,
Ползет из пропасти туман.
Там за хребтами — Беловодье,
Край Божьей русской красоты…
Нет, я не выпущу поводья!
Мой конь, не поскользнешься ты!

ГИБЕЛЬ ЛЮБВИ

1
Это было в восставшей России,
В алом зареве огненных дней,
Когда слепли свои и чужие —
Кто от слез, кто от ярких огней.
Когда пули летали, как мухи,
И привычным стал трепетный страх.
Когда выли в селеньях старухи
И Антихриста ждали на днях…
Пули пчелами песенки пели,
Люди кланялись низенько им.
Вот тогда кто-то в серой шинели
Был таким молодым-молодым…
Молодежь — беззаботные люди,
Молодому — всегда хорошо!
Повстречался под грохот орудий,
А под залпы винтовок ушел…
Сколько вас, черноглазых девчонок,
Сколько вас, белокурых принцесс,
Закрутил полюбовный бесенок,
Поцелуевый ласковый бес!
Где-то красным знамена пылали,
Там трехцветные флаги вились…
Но в Одессе, в Москве, на Урале
Рядом с гибелью пенилась жизнь!
Кто-то жег, кто-то вешал и резал…
Ах, когда же кошмару конец?
Ведь не выжечь каленым железом
Жажду счастья из юных сердец!
Сколько, сколько невест черноглазых,
Сколько вас, синеоких, теперь —
Не увидевших счастья ни разу,
Но оплакавших горечь потерь…
Гильотина с кровавою свитой,
Как жесток твой карающий нож!
Как убийственны списки убитых,
Где вдруг милое имя найдешь…
2
Наши матери влюблялись при луне,
Вместе слушали с любимым соловья…
Твой возлюбленный в шинели, на коне,
Среди крови гаснет молодость твоя…
Не жених ли твой под Харьковом погиб?
На носилках там не твой ли без ноги?
Сероглазая моя, ведь это твой
Комиссарами расстрелян под Москвой?
Молодого мужа, вырвавши из рук,
Растерзала разъяренная толпа…
А у той на юге где-то милый друг
Под буденовскими шашками упал…
Сколько их, считавших долгие года,
Не дождавшихся любимых никогда…
Белокурых, русокудрых, молодых…
Кто считал ваши печальные ряды?
Тяжко каждой, если милый друг убит.
Участь горькая для всех для нас одна.
Одинаково заплакали навзрыд
С комиссаршей офицерская жена…
Наши матери влюблялись при луне,
Обручались под распевы соловья.
А как мы любили, пусть расскажет мне
Искалеченная молодость твоя!
3
Встретились на вокзале —
Кто-то нас познакомил.
Мало мы слов сказали,
Многое взгляд запомнил.
Несколько встреч коротких.
Сердце тревогу било…
Дрогнули нежные нотки
В голосе его милом.
В грохоте эвакуаций
Гасли нежные нотки.
Нам суждено расстаться,
Час наш такой короткий…
Все-таки мы успели,
Все-таки мы сказали
Все, что сказать хотели,
В грохоте… на вокзале.
Нежные перезвоны
В каждом ласковом слове…
Как тяжело влюбленным
В годы борьбы и крови!
Крики кругом: «Свобода!»
Мне свободы не надо.
Годы ждала его, годы…
Медленно гасла радость…
И, наконец, узнала:
Нету его на свете…
Камнем наземь упала…
Плач мой разносить ветер…
4
Завесу былого откроем
И видим: в горящей стране
Идут рука об руку трое —
Война и разлука, и… смерть!
Под залпы, под грохот орудий,
Сквозь черный удушливый дым —
Проходят, как грозные судьи,
Тоскующих женщин ряды.
Не надо свободы и славы —
Мы созданы, чтобы любить…
Отдайте нам светлое право
Любить и любимыми быть!

ГУМИЛЕВ

1
Люди нынче измельчали.
Скучно Музе меж людьми…
Уходи от злой печали
И меня с собой возьми.
И от этой серой пыли,
От ненужной суеты
Ты уходишь? Не в скиты ли?
Полно, где теперь скиты?!
Удивленные, большие
Глянут очи на меня.
Кто ты? Тихая Россия?
Или молодость моя?
Потайной из рая дверцей
Вдруг выходит Гумилев,
С большевицкой пулей в сердце,
Беспощаден и суров.
Гневом-горечью сгорая,
Потемнее выбрав ночь,
Он ушел тайком из рая,
Чтобы родине помочь.
У него ли за плечами
Блещут светом два крыла?
О душе его ночами
Пели гимн колокола…
На геройство не готова,
Но за боль моей любви —
Светлой смертью Гумилева
И меня благослови!
2
Откуда покорность эта,
Откуда эта любовь?
Расстрелянного поэта
Недавно брызнула кровь…
И снова сдвинула брови:
Певец над певцами, князь!
И, вспомнив о Гумилеве,
Я снова злобой зажглась.
Недавнюю эту рану
Рукой на груди зажму.
Кого обвинять я стану?
Кого «прощу и пойму»?
Тащить в подвал на расправу
Свою небесную весть,
Свою высокую славу,
Свою народную честь!..
И чья-то тупая морда
Направила свой наган
В него, идущего твердо,
Не сгорбившего свой стан.
За воина и поэта,
Чей взор орлиный был горд,
Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета,
Сотню безумных морд!

ДАР УЛЬГЕНЮ[9]

«Золотое озеро» на Алтае,
Горы гордо высятся над тайгою —
Это моя родина золотая,
Это мое самое дорогое!
Дым полоской стелется над логами,
Юрты островерхие дышат дымом.
Солнышко над конскими табунами…
Радостно рассказывать о любимом!
Кланяюсь ползущему с гор туману,
Издали сиреневым дальним скалам,

Еще от автора Арсений Иванович Несмелов
Лимонадная будка

«Хорошо, Господи, что у всех есть свой язык, свой тихий баюкающий говор. И у камня есть, и у дерева, и у вон той былинки, что бесстрашно колышется над обрывом, над белыми кудрями волн. Даже пыль, золотым облаком встающая на детской площадке, у каменных столбиков ворот, говорит чуть слышно горячими, колющими губами. Надо только прислушаться, понять. Если к камню у купальни – толстущий такой камень, черный в жилках серых… – прилечь чутким ухом и погладить его по столетним морщинам, он сейчас же заурчит, закашляет пылью из глубоких трещин – спать мешают, вот публика ей-Богу!..».


Стихотворения. Избранная проза

Имя Ивана Савина пользовалось огромной популярностью среди русских эмигрантов, покинувших Россию после революции и Гражданской войны. С потрясающей силой этот поэт и журналист, испытавший все ужасы братоубийственной бойни и умерший совсем молодым в Хельсинки, сумел передать трагедию своего поколения. Его очень ценили Бунин и Куприн, его стихи тысячи людей переписывали от руки. Материалы для книги были собраны во многих библиотеках и архивах России и Финляндии. Книга Ивана Савина будет интересна всем, кому дорога наша история и настоящая, пронзительная поэзия.Это, неполная, к сожалению, электронная версия книги Ивана Савина "Всех убиенных помяни, Россия..." (М.:Грифон, 2007)


Трилистник. Любовь сильнее смерти

«…Угол у синей, похожей на фантастический цветок лампады, отбит. По краям зазубренного стекла густой лентой течет свет – желтый, в синих бликах. Дрожащий язычок огня, тоненький такой, лижет пыльный угол комнаты, смуглой ртутью переливается в блестящей чашечке кровати, неяркой полосой бежит по столу.Мне нестерпимо, до боли захотелось написать вам, далекий, хороший мой друг. Ведь всегда, в эту странную, немножко грустную ночь, мы были вместе. Будем ли, милый?..».


Том 2. Повести и рассказы. Мемуары

Собрание сочинений крупнейшего поэта и прозаика русского Китая Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского; 1889–1945) издается впервые. Это не случайно происходит во Владивостоке: именно здесь в 1920–1924 гг. Несмелов выпустил три первых зрелых поэтических книги и именно отсюда в начале июня 1924 года ушел пешком через границу в Китай, где прожил более двадцати лет.Во второй том собрания сочинений вошла приблизительно половина прозаических сочинений Несмелова, выявленных на сегодняшний день, — рассказы, повести и мемуары о Владивостоке и переходе через китайскую границу.


Валаам – святой остров

«…Валаам – один из немногих уцелевших в смуте православных монастырей. Заброшенный в вековую глушь Финляндии, он оказался в стороне от большой дороги коммунистического Соловья-Разбойника. И глядишь на него с опаской: не призрак ли? И любишь его, как последний оплот некогда славных воинов молитвы и отречения…».


Письмо

«Если когда-нибудь эти строки – чудом ли, невнимательностью ли советского цензора – задрожат в Ваших руках, не гневайтесь на меня за то, что острым скальпелем вскрываю Вашу заплеванную душу, рассказываю о ней простыми и страшными, вульгарными и нежными, циничными и святыми словами Вашего же письма! Поверьте, жалкая, поверьте, упавшая в красный хмель, – Ваш грех не радостен…».


Рекомендуем почитать
100 стихотворений о любви

Что такое любовь? Какая она бывает? Бывает ли? Этот сборник стихотворений о любви предлагает свои ответы! Сто самых трогательных произведений, сто жемчужин творчества от великих поэтов всех времен и народов.


Серебряный век русской поэзии

На рубеже XIX и XX веков русская поэзия пережила новый подъем, который впоследствии был назван ее Серебряным веком. За три десятилетия (а столько времени ему отпустила история) появилось так много новых имен, было создано столько значительных произведений, изобретено такое множество поэтических приемов, что их вполне хватило бы на столетие. Это была эпоха творческой свободы и гениальных открытий. Блок, Брюсов, Ахматова, Мандельштам, Хлебников, Волошин, Маяковский, Есенин, Цветаева… Эти и другие поэты Серебряного века стали гордостью русской литературы и в то же время ее болью, потому что судьба большинства из них была трагичной, а произведения долгие годы замалчивались на родине.


Стихи поэтов Республики Корея

В предлагаемой подборке стихов современных поэтов Кореи в переводе Станислава Ли вы насладитесь удивительным феноменом вселенной, когда внутренний космос человека сливается с космосом внешним в пределах короткого стихотворения.


Орден куртуазных маньеристов

Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».