Меч в терновом венце - [24]

Что ты вьешься надо мной?

Ведь добыча-то плохая:

Я — казак — еще не твой!»

4

Черт не спит. Ему давно не спится.

Скучно в Петербурге одному.

Старый черт из Гугнинской станицы

Был роднёю деду моему.

И ему, предчувствуя кончину,

Он тебя на память передал.

В Петербурге умер от кручины

Сосланный казачий генерал.

Дед носил тебя, ценить умея,

И уча потом носить меня —

На кавказской узкой портупее

Из простого сыромятного ремня.

5

Ты одна со мною разделила

Юность бесшабашную мою,

Ты меня настойчиво учила

Нужному спокойствию в бою.

За тобой — баклановская слава,

А за мной — двадцатилетний пыл.

Подхватила нас казачья лава,

Сумасшедший ветер закружил.

Что тогда мне снилось и казалось?

Сколько раз рубил я сгоряча

Смерть свою, которая касалась

Ненароком моего плеча.

Помнишь вьюжный день на Перекопе?

Мертвый конь, разбитые ножны…

Много лет живя с тобой в Европе,

Ничего забыть мы не должны.

ЛЕРМОНТОВ

Через Пушкина и через Тютчева,

Опять возвращаясь к нему,

Казалось, не самому лучшему, —

Мы равных не видим ему.

Только парус белеет на взморье,

И ангел летит средь миров,

Но вот уже в Пятигорье

Отмерено десять шагов.

Не целясь, Мартынов стреляет,

Держа пистолет наискось,

И нас эта пуля пронзает

Сквозь душу и сердце — насквозь.

СТАМБУЛ

Нет — ничего не минуло!

Месяц встает молодой.

Медленно всплыл над Стамбулом

Легкий челнок золотой.

Снова по звездным дорогам,

Снова в райских садах

С нашим доверчивым Богом

Вместе гуляет Аллах.

В бедной кофейне Скутари

Предок мой песни поет.

Прошлое нас не состарит,

Прошлое к сердцу прижмет.

Голос гортанно поющий,

Город в ночи голубой…

Горечь кофейной гущи

Запью ледяною водой.

ИГРА

Игра сдана и начата.

Глухая ночь. Начало марта.

Любимый месяц; но не та

Опять ко мне приходит карта.

Опять, как будто бы на зло,

Я лишь фигуры прикупаю.

Мне никогда так не «везло»,

Но я играю и играю.

За ночь одну я поседел.

Бледней стены, в табачном дыме,

Я не сдаюсь. Ломая мел,

Твое нетронутое имя

Пишу на залитом сукне,

В чаду разгрома и попойки,

В залог всему. И снова мне

Дают валета к нищей двойке.

Иль я не создан для игры,

Иль я, действительно, не молод.

И вот в Тартар-тартарары

Лечу стремглав, вдыхая холод

Непоправимого конца,

Игры проигранной до праха,

И нет, как нет у мертвеца,

Во мне сомнения и страха.

«Потерявши все, ты станешь чище…»

Потерявши все, ты станешь чище,

Будешь милосердным и простым,

И придешь на старое кладбище

Посидеть под дубом вековым.

Без стремлений пылких, без обмана.

Жизнь как есть! Смиренье и покой.

Хорошо под сенью великана

Отдыхать смущенною душой,

Птицей петь в его зеленой чаще

И листочком каждым дорожить.

Жизнь как есть! Но жизнью настоящей

Только дуб еще умеет жить.

Грузно поднимаясь в поднебесье,

Он вершинами своих ветвей

Ничего уже почти не весит

В вознесенной вечности своей.

И, уйдя в подземный мир корнями,

Над безмолвием могильных плит,

Над еще живущими, над нами,

Как он снисходительно шумит!

«Я шел по дороге и рядом со мной…»

Я шел по дороге и рядом со мной

Кружился листок золотой.

Летел он по ветру, потом отставал

И снова меня догонял.

Не это ль твоя золотая душа

Решила меня провожать,

Напомнить, что близок положенный срок,

Осенний дубовый листок?

«Из всех мечтаний лучшая мечта…»

Из всех мечтаний лучшая мечта

О бедности бездомной, о свободе,

О том, быть может, недалеком годе,

Когда вся жизнь окажется проста,

Как жизнь вот этого дубового куста.

Он крепче всех стоит в молодняке,

Вокруг него лепечет мелколесье,

А старый лес молчит невдалеке,

Как будто все он пережил и взвесил.

Дубовый куст дает тебе приют —

Ложись под ним и засыпай, бродяга.

Ты отдохнешь, ты будешь счастлив тут,

На склоне неглубокого оврага.

Ты будешь спать на шелковой траве,

Под вечер неожиданно проснешься

И над тобой склонившейся листве,

Как матери, спросонок улыбнешься.

СТЕПЬ

Памяти отца

1

Был полон мир таинственных вещей,

А я был жаден, беспокоен, зорок.

В Донце ловил я голубых лещей,

И хищных щук, и сонных красноперок.

А в длинных буераках за Донцом,

Без промаха стреляя куропаток,

Я мог уже соперничать с отцом,

С охотниками быть запанибрата.

Я забывал, что надо пить и есть,

Собака верная со мной не разлучалась,

Ее в репьях всклокоченная шерсть

Руном мне драгоценнейшим казалась.

И не было подобных ей собак,

И не было страны подобно этой,

Где б можно было задыхаться так

От счастья и от солнечного света.

Сияла степь все суше, горячей…

И нежностью уже нечеловечьей

Звучал мне голос… Только голос чей?

Наверно, твой, тоскующий кузнечик.

2

Опять в степи неугомонный ветер.

Свистит ковыль, качается бурьян.

Опять ирландец — годовалый сеттер,

От дикого простора полупьян,

Кружит, кружит широкими кругами,

А дичи нет — какая пустота!

В печальном небе высоко над нами

Летят, не опускаясь, стрепета.

Весь птичий мир готовится к отлету,

Пернатый мир давно настороже.

Сентябрь зовет на псовую охоту,

Не видя толку в дробовом ружье.

Но мы с тобой, мой рыжий пес, не верим,

Что нашей воле подошел конец, —

По малолетству за осенним зверем

Не пустит нас стареющий отец.

Кружим, кружим в степи, не отдыхая,

Авось еще нарвемся на дрофу

Иль диких уток обнаружим стаю

Под вечер в мочажинах на лугу.

Но степь мертва. За черными скирдами

Под ветром тлеет медленный закат,

И машет нам тревожными руками —

Зовет домой — полураздетый сад.