Меч князя Вячки - [8]

– Что сделали с Александром? – вдруг спросила дочь.

– Он победил Дария и завоевал полмира.

– А что сделали с Дарием?

– Его убили. Убили собственные слуги.

– Жалко Дария, – горько вздохнула Софья. – Скажи, а тебя могут убить твои слуги?

Вячка усмехнулся:

– Плох тот князь, на которого поднимают десницу его же холопы. Слуг надо держать в послушании, Софьюшка.

– Ты хороший, – сказала дочь. – И мне с тобой хорошо. Мы будем с тобой дружить. Не бери в жены Добронегу.

Молодой князь вздрогнул, внимательно посмотрел на девочку. Откуда она знает о Добронеге? Недетские мысли у нее, недетские слова.

– Княжество не может быть без княгини, – наконец нарушил он молчание. – Где ты видела пчелиный рой без матки? Бояре требуют, чтобы я женился. Добронега будет хорошей хозяйкой Кукейноса. Она из менских Глебовичей, а они теперь в силе, в чести. Великий князь полоцкий Владимир Володарович тоже из их рода.

– Князь Владимир не любит тебя.

– Никогда и никому не говори таких слов, дочка. Слышишь? Никогда и никому.

– Зачем же он сделал чернецом твоего брата, князя Васильку?

В это время в опочивальню вошла знахарка Домна, низко поклонилась князю и начала поить княжну своим зельем из серебряной баклажки, шепча святые заговоры. Старая латгалка была в длинной туникообразной сорочке с вышивкой вокруг шеи, в клетчатой юбке, кожаных лаптях. На груди у нее была большая красивая брошь-сакта, на голове – льняная шапочка.

Значит, дочь не хочет иметь мачеху. Что ж, он понимал ее, очень хорошо понимал. Сам изведал холод сиротской жизни, когда на месте родной матери, на месте солнца, которое должно согревать детскую душу, оказалась чужая, непонятно жестокая женщина, как ледяная звезда в морозном зимнем небе. Он никогда не видел улыбки на красивом лице своей мачехи Святохны, дочери князя Болеслава Поморского. Она, конечно, улыбалась. Улыбалась своему мужу, отцу Вячки, князю Борису Давыдовичу, улыбалась полоцким боярам и купцам, которым хотела нравиться, улыбалась, хоть и очень редко, своим слугам и служанкам. А вот Вячку и его старшего брата Васильку она просто не замечала. Они были для нее хуже тех многочисленных собачек, что обитали в княжеском тереме в Бельчицах. Она почему-то очень любила собак. Завязывала им розовые и голубые бантики на шеях и хвостиках, сама варила для них особые лакомства. Латинянка, она приняла православную веру, чтобы успокоить мужей-вечников, но в душе смеялась над своим новым богом, почитая только одного бога, римского. Вячка, которому было лет семь, хотел однажды приласкаться к ней, но она строго глянула черными ледяными глазами, сухо спросила: «Что тебе надо, волчонок?» Этим холодным равнодушным вопросом она словно убрала, приняла его со своей дороги, как ненужную вещь. Когда полоцкое вече ударило в Великий колокол и черный посадский люд ворвался в княжеские покои, она молча встретила смерть, только одно крикнула отчаянно, страстно: «Сына, сына моего Владимира пожалейте!» Но и сына убили вместе с ней, швырнули маленький трупик ей на грудь.

Прицепив к поясу меч, накинув на плечи багряное корзно, Вячка вышел из опочивальни. При его появлении молодой рында-телохранитель Нездил, стоявший на карауле у двери опочивальни, стукнув об пол древком копья, выдохнул приветствие, боевой клич полочан:

– Рубон!

– Рубон, – тихо ответил Вячка. – Что слышно, Нездил?

– Все хорошо, княже, – облизал пунцовые, как у девушки, губы Нездил. – В подземелье терема, в каменном мешке, сидят два рижских лазутчика. Их отправил туда латгал Стегис.

– Из Риги? – переспросил Вячка. – Зачем шли к нам?

– Неизвестно, княже. Старший вой Холодок будет вести допрос огнем и железом.

– Что ж, пусть попробуют огня тевтоны, – после некоторого раздумья сказал Вячка. – Сами свили веревку своей жизни.

– Там один нашей веры. Мураль Братило из Кукейноса.

– Братило? – удивился Вячка. – Попал наконец в западню оборотень. Этого особенно строго надо допрашивать, огня не жалеть.

Нездил склонил голову в знак согласия, и отблеск от факела, горевшего неподалеку, в длинном турьем роге, вспыхнул на мисюрке – железном шлеме с кольчужной сеткой.

Вячка хотел было спуститься на первый ярус терема, но, идя длинным затемненным проходом, увидел желтую полоску света, падавшую из неплотно прикрытой двери каморки переписчика пергаментов Климяты. Он вошел в каморку. Климята сидел спиной к двери и маленьким бронзовым ножиком соскребал буквы со старого пергамента, готовил место для новых букв.

– Кто? – тихо спросил Климята, не оглядываясь.

– Твоя смерть, – зловещим шепотом ответил Вячка.

– Тогда подожди, еще не время. Я должен закончить историю Полоцкой земли. – Климята, занятый своим делом, даже не оглянулся.

Вячка не выдержал, засмеялся. Только тогда Климята повернул голову, увидев князя, встал и поклонился.

– Будь здоров, князь Вячеслав. Он был щуплый, невысокий, с длинными светлыми волосами, без левой руки – потерял в сечи.

– Значит, не боишься смерти, Климята? – весело сказал Вячка.

– Смерть – немая тайна. В своих руках держим и меч свой, и судьбу свою.

Они были одногодками и дружили, хоть один держал кукейносский престол, а второй, убежав от отца, богатого боярина, поклялся написать Полоцкую летопись. Климята верил в бессмертную силу слова – и сказанного мудрым мужем, таким, как Иоанн Златоуст или Кирила Туровский, и написанного киноварью или золотом на пергаменте.