Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - [17]

– Ха! – Толстые губы Филиппино разомкнулись в усмешке, обнажив зубы. Он погладил свою жидкую бородку. – И ты еще говоришь о стыде, жалкий дезертир?

– Я говорю о бесстыдстве. Это вам ближе. Глядя на Драгут-рейса и меня за одним веслом, вы, возможно, вспоминаете, как я спас доброе имя господина Андреа при Гойалатте. За это вы можете назвать меня глупцом, и я соглашусь с вами. Видите ли, я был молод и еще не знал жизни. Я верил в благородство и благодарность, в честь, достоинство и другие качества, которые так и остались вам неведомы.

Филиппино резко повернулся к стоящему позади него надсмотрщику.

– Дай мне плетку, – сказал он.

Но теперь вмешался Ломеллино, смотревший на происходящее с той же тревогой, с какой взирал на надсмотрщика, приковывавшего Просперо к скамье. Может быть, в нем заговорила честь. Или, зная, как обстоят дела в Генуе, он опасался заката звезды Дориа, могущего повлечь за собой падение Фрегозо и возвращение к власти Адорно. И плохо пришлось бы тем, кто издевался над Просперо в час его поражения. Как бы то ни было, он предостерегающе поднял руку.

– Что вы собираетесь делать?

– Что я собираюсь делать? Вот возьму плетку, и увидишь!

Ломеллино дал надсмотрщику знак отойти. Его узкое лицо приняло решительное выражение.

– Просперо Адорно сдался в плен мне. Хватит того, что вы украли мой выкуп. Но пока он еще мой пленник. Я пошел вам навстречу, дав приковать его к веслу. С нас обоих довольно и этого срама.

– Никколо! – Филиппино был вне себя от ярости. – Ты слышал, что сказала мне эта собака?

– И что ты сказал ему… Да, я слышал.

Еще секунду Филиппино кипел от гнева, а затем рассмеялся, чтобы скрыть замешательство.

– Как будто то, что он твой пленник, дает тебе право спорить с моим господином Андреа! Но послушай, друг мой… – Филиппино взял Ломеллино за рукав и повел прочь, словно забыв о Просперо. На палубе они на некоторое время задержались, о чем-то серьезно беседуя. Затем Филиппино сошел в шлюпку и отправился на свой корабль.

– Да загадят собаки его могилу! – благочестиво помолился Драгут, не обращая внимания, слышат ли его. – Как и могилу великого Андреа, обрекшего меня на этот ад. – Он посмотрел на Просперо и усмехнулся, сверкнув зубами. – Племянничек отомстил вам за меня лучше, чем он думает. Если бы Аллах дал знать о том, что он мне уготовил, я бы предпочел плену смерть в схватке на палубе. Вы, полагаю, хотели бы того же.

Просперо покачал головой. На его губах играла улыбка, но взгляд был отрешенным и устремленным в себя.

– Ах, нет, – сказал он, – мне жизнь необходима. Есть три вещи, которые я должен сделать, прежде чем умру.

– Вы сделаете их, если вам предначертано. Но мертвому все равно, сделает он что-нибудь или не сделает.

– Мне – да, но другим не все равно.

– Вы сделаете не то, что собираетесь, а чего желает Аллах. Что предначертано, то и сбудется.

– Я думаю, что Аллах, должно быть, предначертал мне совершить именно эти три дела. Так что я благодарен ему даже за ту жалкую жизнь, что влачу здесь у весла.

Почти месяц Просперо трудился в неаполитанских водах. Это было время беспримерных тягот и невзгод, дорого обошедшихся могучему и полному жизни организму. Вдобавок на его долю выпали унижения, самым малым среди которых была плеть надсмотрщика, время от времени прохаживавшаяся по его плечам. Дело в том, что Ломеллино, не позволив пороть его из личной неприязни, ничего не мог сделать, если надсмотрщики раздавали удары направо и налево, когда галере нужно было развить высокую скорость.

Так прошел почти месяц, и наконец прибыли долгожданные венецианские галеры под командованием Ландо. Первоначально предполагалось, что они усилят флот генуэзцев, теперь же выяснилось, что галеры прибыли ему на смену. В день их появления пришла быстроходная фелюга из Генуи, доставившая письма и приказ для Филиппино немедленно возвращаться. Филиппино был рад этому. Две завистливые соперницы, Генуя и Венеция, терпеть не могли друг друга, поэтому союз с Францией Филиппино рассматривал как досадную неизбежность. Содержавшиеся в письмах Андреа Дориа дополнительные указания были таковы, что Филиппино счел необходимым пригласить в шатер маркиза дель Васто. Послал он за ним с неохотой. Отношения с этим наиболее прославленным из его пленников, начавшиеся столь неблагоприятно, так и не улучшились. Указания господина Андреа были столь же определенными, сколь и ошеломляющими.

Дель Васто прибыл на зов немедленно. Его манеры были спокойны и изысканны.

– Настоящим мне приказано, – объявил Филиппино, похлопывая по разложенным на столе бумагам, – немедленно возвращаться в Геную со своими галерами.

– Ах! – На смуглом благородном лице дель Васто мгновенно появилось настороженное выражение. – А как же блокада?

– Для этого хватит венецианцев. – Тон Филиппино был нарочито непринужденным. – В любом случае осада не может продолжаться долго. Если в Неаполе голодают и мрут от чумы, то и Лотрек не в лучшем положении. Чума поразила и его лагерь. Похоже, она охватила всю Италию. Я слышал о заболеваниях и в Генуе. Я предупреждал Лотрека, чтобы он не задевал стоков, когда начнет отрывать полевые укрепления, но он не прислушался к моим советам. Самонадеянный всезнайка, как все французы.