Меч и корона - [36]

Бог свидетель, я была очень терпеливой. Не кричала. Не бранила его и не укоряла за то, что мне почти не достается его внимания. Клянусь Пресвятой Девой, я и не желала ссор! Мне приходилось обуздывать свой горячий нрав, а между тем скука размеренной, однообразной дворцовой жизни душила меня. Тоска тяжелым камнем ложилась на мою душу.

Как я проводила время?

Вместе со своими дамами я украшала вышивками пояса и алтарные покровы. В ненастную погоду мы играли в шахматы, пели песни, читали, сплетничали. Гуляли в саду. Если утро выдавалось солнечным, выезжали на травлю, а то и на соколиную охоту.

От бессмысленности такой жизни я буквально задыхалась.

Случалось, Людовик приходил ко мне на ложе, но не раньше, чем отстоит вечерню — как будто душа его потеряла бы всякую надежду на спасение, если бы он провел ночь со мной, не пощелкав зернами четок. Спал он рядом со мной. Меня он не касался.

Месяц шел за месяцем, а истечения у меня наступали, как всегда. Да и могло ли быть иначе? Пусть Людовик и огорчился, узнав, что я не понесла от него, но он не порывался повторить опыт того краткого первого раза.

— Как я могу зачать дитя, если вы не станете делать того, что положено мужчине? — резко спросила я однажды, кипя от ярости, уже не в силах сдерживать горечь своего разочарования.

Людовик как раз поинтересовался в очередной раз, здорова ли я.

Он потупился.

Но прежде, чем он это сделал, я ощутила первый приступ страха. А что, если я не сумею родить наследника французского трона? Какое будущее ожидает меня в таком случае? Еще важнее для меня было другое: что, если я не сумею родить наследника для Аквитании? Эту мысль я задушила, не дав ей разрастись.

Я снова была предоставлена самой себе. На что тратила я свое время, кипевшие во мне силы? Чем согревала существование в холодной северной стороне, чем упражняла свой ум, какую пищу давала воображению? Песни и книги неизбежно заканчивались. Обещанные Людовиком перестройки продвигались быстро. Вскоре у меня были уже и застекленные окна, и камины; великолепные гобелены наполнили комнаты волшебной игрой красок, они повествовали о храбрости и отваге, но сердце мое стремилось назад, в Аквитанию. В Пуатье. Мне так хотелось тепла, красоты, песен и танцев, от которых кровь начинает страстно бурлить. Мне хотелось пировать, веселиться и…

Вот так я жила. Пока я не слишком продвинулась к тому, чтобы установить при дворе свои собственные правила, копирующие то, к чему я привыкла, что любила. Мне хотелось быть прежде всего герцогиней Аквитанской, а уж потом — королевой Франции. Мне хотелось силой втащить этот отсталый двор в аквитанский мир ярких красок и чувственных наслаждений.

И, само собой разумеется, среди волнующей новизны всех этих перемен я смогла бы привести Людовика на свое ложе в качестве мужчины, любовника, а вовсе не заботливого брата.

— Вы, как всегда, трудитесь без передышки.

Он нервно дергал свои кружевные манжеты и разглядывал то, что я сделала с королевским столом. Во всю длину стола простерлась скатерть из льняного полотна — чистая, без единого пятнышка, белоснежная; у каждого места лежали салфетка, нож и ложка, стоял стеклянный бокал. Блюда из полированного олова и из серебра. Тем, кто сидит за моим столом, больше не придется обходиться досками, на которых режут хлеб. Ногти у пажей стали розовыми, так чисто были отскоблены пальцы, а чаши для омовения рук благоухали лимоном и розмарином, часто обновляемыми. Трубадур перебирал, настраивая, струны своей лютни.

— Вам это приносит удовольствие?

— А как же! — Я ободряюще улыбнулась ему. Сейчас мне удалось завладеть его вниманием. — Но есть что-то такое, что обрадует меня еще сильнее, — прошептала я ему на ухо. — И сделает меня совсем счастливой.

— Тогда я предоставлю вам такую возможность. Вы только скажите.

— Приходите ко мне нынче вечером. Мы вместе вознесем молитвы, — крючок, на который он не может не попасться! — а потом я вам все скажу. Придете?

— Приду, — ответил он без колебаний и улыбнулся.

— Обещаете?

— Обещаю.

Вот и прекрасно. Была у меня одна мысль. Опыт подсказывал, что к ленивым чреслам Людовика ведет, вероятно, один-единственный путь.

— А помните, Людовик, с каким успехом вы совершили поход на замок Тальмон, против де Лезе? Вы тогда отвоевали моих кречетов.

Когда я завела этот разговор, мы уже окончили молитвы, потратив на них немало времени. Теперь Людовик со спокойной душой лежал рядом со мной на ложе. В опочивальне было тепло, над ложем нависал роскошный полог, а льняные простыни приятно ласкали обнаженное тело. На коже Людовика мерцало пламя единственной горевшей свечи. «Часослов» я уж давно похоронила на дне одного из моих вместительных сундуков.

— Да. — Улыбнулся и почти сразу же слегка нахмурился. — Я припоминаю де Лезе…

— Вы одержали победу! — перебила я, не давая ему времени вспоминать отрубленные руки де Лезе.

— Да. Это была победа.

Все-таки что-то не давало ему покоя.

— Вы утвердили свою власть над непокорным вассалом, который позарился на то, что принадлежит мне.

— Припоминаю. Бог даровал мне свое покровительство. — Людовик снова улыбнулся, повернулся на бок и, опершись головой на руку, посмотрел на меня. — К чему вы это говорите?