Меч и корона - [29]

— А когда он воротится сюда?

— Его величество, — неопределенно пожал плечами юноша, — проводит в соборе обычно весь день. Он посещает все богослужения и…

Я взмахом руки прервала его речь, ибо истина уже открылась мне. Значит, Людовик, едва ступив на землю Парижа, сразу вернулся к своим монахам. Жесткую лежанку в келье он предпочитает моему ложу. При мысли об этом в моей памяти всплыл вчерашний эпизод. Вот теперь я поняла, отчего это вдовствующая королева так настаивала, чтобы ее сын непременно присутствовал на пиру. Понятно, что она знала его нрав и опасалась, что он тут же умчится к монахам, едва выйдет из ее покоев. Она знала его куда лучше, чем я! Ну, скоро я этот недостаток исправлю. Кровь быстрее заструилась в моих жилах.

— Мне нужно, чтобы ты проводил меня в собор, — взволнованно приказала я.

В сером свете зари Нотр-Дам приник к земле, темный, едва заметный, похожий на спящего дракона — такого я видела на картинке в одной старой книге, что хранилась в дедушкиной библиотеке в Пуатье. Мой спутник — Гийом, так он представился, — большей частью хранил молчание, чрезмерно напуганный тем, что ему пришлось сопровождать саму королеву и не ведающий, с какой целью я пожелала посетить Нотр-Дам в столь ранний час. По широкому сводчатому главному нефу он провел меня к алтарю, у которого слышалось пение монахов, громко возносивших к небесам молитвы заутрени.

Где же Людовик? Сколь бы велико ни было мое нетерпение, прервать молитвы святых братьев я не могла. Посмотрела вопросительно на пажа, а тот пожал плечами и провел меня на сиденье недалеко от алтаря, затем с низким поклоном удалился, считая, вероятно, свою задачу исполненной.

Я осмотрелась вокруг. Разглядеть что-нибудь в прохладной полутьме было нелегко: свет занимающегося дня едва проникал внутрь просторного собора. Но Людовика точно нигде не было — ни на хорах, ни у главного алтаря, где (как я полагала) и надлежит королю возносить свои молитвы Всевышнему. Я решила дождаться, пока закончится служба. И, что было вполне уместно, опустилась на колени, склонила голову в молитве. О своем странном браке с Людовиком. О ниспослании сил, чтобы устроить здесь свою жизнь.

Прозвучали слова благословения, служба окончилась, монахи выстроились и двинулись в трапезную, дабы вкусить хлеба и пива, прежде чем приступить к положенным им по распорядку обязанностям. Я встала на ноги, готовясь приветствовать аббата. И увидела… Увидела Людовика, своего мужа, вьющиеся светлые волосы которого были спрятаны под низко надвинутым капюшоном. Теперь я поняла, отчего сразу не разглядела его. Одетый в грубую монашескую рясу, подпоясанную узловатой веревкой, Людовик молча шел вместе со всеми, словно был простым монахом, принесшим обеты послушания и бедности. Руки его были все еще сложены в молитве, глаза потуплены. Моего присутствия он совсем не замечал.

Да и как он мог заметить? Его помыслы сосредоточивались вовсе не на мне. Я вообще не играла в его жизни сколько-нибудь существенной роли. И вряд ли будет иначе, издевательски прошептал мне внутренний голос, раз уж он предпочитает проводить все время именно здесь.

Я ступила вперед, почти преградив ему дорогу.

— Господин мой…

Людовик, которого оторвали от беззвучной молитвы, вздрогнул и поднял глаза. На какой-то миг показалось, что на лице его отразилось раздражение: как смеет какой-то нахальный проситель отвлекать его от молитвы, — но тут он узнал меня, и залегшие по углам рта морщины разгладились. «Впрочем, мое внезапное появление, — подумала я, — не слишком-то его обрадовало».

— Элеонора! Что вы здесь делаете?

— Пришла, чтобы отыскать вас.

Наберусь терпения. Людовик выглядел таким юным, таким тихим, что те суровые слова, которые я повторяла всю ночь, сразу же улетучились. Людовик, взяв меня под руку, искусно ушел с пути шествующих монахов.

— Вы желали поговорить со мной?

— Да, иначе зачем бы я здесь оказалась?

Это прозвучало резче, чем мне хотелось.

— Тогда идемте.

И он, преклонив колена перед алтарем, провел меня в свою комнату и закрыл дверь, чтобы нас никто не потревожил.

— Что случилось?

Поначалу я только и могла, что оглядываться вокруг. Ничем не лучше, чем в обычной монашеской келье: голый каменный пол, голые стены, только над лежанкой висит распятие. А сама лежанка, на которую я присела, ибо стоять здесь вдвоем было негде, представляла собой узенький топчан, покрытый единственной тонкой простыней. И больше ничего.

Вот жилище короля Франции.

— И что же? — обратился ко мне Людовик, садясь рядом.

— Здесь вы живете? — спросила я.

— Когда это мне удается.

— Но отчего? Вы ведь король Франции!

Людовик вскинул голову.

— Я вырос среди всего этого, — напомнил он мне без обиняков. — И думал, что такая жизнь мне предназначена. Я не должен был становиться королем.

Это признание, этот отказ от своего титула поразили меня. Не желал он быть королем! Ему куда больше хотелось вернуться к прежней жизни среди молитв и богослужений. Я до сих пор не понимала, как глубоко это в нем засело — вся его прежняя жизнь, все, что было воспитано с детства.

— И вы не живете в своих дворцовых покоях?