Меч и корона - [28]

— Мне кажется, Ваше величество, у нас нет салфеток, — признался он хриплым шепотом, который было слышно всему столу, отчего лицо пажа залилось краской. — Я бы постарался…

Ну, нет салфеток — это не его вина. Но когда собрали лепешки и частью раздали слугам, а частью бросили псам, которые с восторженным рычанием набросились на них, чаша моего терпения переполнилась. Я дала знак своим дамам удалиться, собрала все свое достоинство и сделала низкий реверанс Людовику. Улыбнуться было выше моих сил.

— Я удаляюсь, господин мой.

— Вы очень утомились за целый день, Элеонора. — Он вскочил на ноги и почтительно помог мне спуститься с королевского возвышения. — Надеюсь, почивать вы будете хорошо.

Я на миг задержала его руку в своей.

— Надеюсь, вы найдете время навестить меня, господин мой, прежде чем отправитесь на покой.

— Найду.

Мне почудилось, что Людовик поперхнулся, но возможно, что просто почудилось: в слабом свете свечей всюду дрожали и колебались тени. В глазах Людовика светилась нежность и, как мне показалось, даже восхищение.

— Надеюсь, вы будете счастливы в своем новом доме.

— Я уже счастлива. — Мне хотелось ясно выразить ему свои потребности, просто нельзя было этого не сделать. Я наклонилась к его уху: — Если придете ко мне, я вам покажу, сколь счастлива находиться здесь в качестве вашей супруги.

— Приду…

У себя я приказала зажечь свечи. Выкупалась и расчесала волосы, надела тяжелую от вышивки ночную сорочку, пахнущую лавандой. Постель уже застелили заново моими собственными простынями, что позволило существенно уменьшить ощущение сырости, разожгли жаровню, бросив на нее пригоршню ароматных трав из залитых солнцем садов Юга — они распространяли в воздухе чудесный запах, да и не так зябко делалось.

Я отпустила своих дам — пусть уж постараются устроиться, как смогут, в отведенном им покое.

А сама откинулась на подушки и стала ждать.

Угольки в жаровне уже еле тлели, а свечи погасли в растопившемся воске.

Людовик ко мне не пришел. Не думаю, что возможно было пригласить его еще красноречивее, чем я это сделала, а вот переменить его решение я ничем не могла. Нельзя же было просто послать за ним, как сеньор вызывает к себе лакея, да и меня не слишком заботило, если все узнают, что мне не удается — уж в который раз! — привлечь супруга на ложе.

Я сошла с высокого ложа, отворила дверь и разбудила моих дам. Остаток ночи провела рядом со мной свернувшаяся калачиком Аэлита, как было всегда в пору нашего детства. На этот раз ей хватило такта воздержаться от каких бы то ни было рассуждений. Во мне же кипели обида и ярость.

Я больше не ребенок. Я мужняя жена. Я женщина и желаю, чтобы в моей постели был муж.

Так где же мой муж?

На следующее утро я поднялась рано. Право же, это оказалось нетрудно. Я твердо знала, что мне нужно сделать и каким образом. Еще до завтрака, оставив Аэлиту мирно досыпать, я отправилась на поиски своего запропавшего супруга. Хотела побеседовать с ним, объяснить ему свои нужды и его собственные; не в последнюю очередь необходимость обзавестись наследником. Он должен увидеть в этом смысл. Если он стесняется, постараюсь его приободрить. Я хотела, чтобы он поговорил со мной. Если уж будет так необходимо, то и потребую, чтобы он проводил ночи в моей опочивальне.

Пренебрегать же мною подобным образом я не позволю.

Сначала — в его личные покои, когда узнала точно, где они находятся. Вошла я без стука — а зачем бы я стала стучать? — прошла по всем коридорам и передним, но нигде не обнаружила и следов жизни. Наконец, открывая все двери наугад, попала в комнату, которая служила, вероятно, опочивальней Людовика. Ложе было столь же просторным, как и мое, полог сине-золотой, фамильных цветов Капетингов; в темноте тускло поблескивали бесконечные fleurs de lys.

И никого.

Насколько я могла понять, этой комнатой вообще не пользовались уже много недель. Здесь не лежали хоть какие-то вещи Людовика. Ни жаровни, ни свеч, ни факелов. Комната была холодной, нежилой, на полу и на всех сундуках толстым слоем лежала пыль. Я ударила кулаком по пологу и тут же чихнула от поднявшейся тучи пыли. Сомневаюсь, что он побывал здесь после возвращения в Париж.

Но где же тогда он?

В одной из передних я столкнулась со слугой — совсем юным, вероятно, пажом. Увидев меня, он вздрогнул и низко поклонился.

— Где Его величество? — спросила я, старательно выговаривая слова на langue d’oeil.

— На богослужении, госпожа.

Разумеется. Почему я об этом не подумала?

— У его величества есть своя часовня во дворце?

— Да, госпожа. Часовня святого Николая.

— Ты проводишь меня туда?

— Слушаюсь, госпожа… Только это без толку…

— Отчего же?

Может, я не поняла ответа? Да нет, кажется, поняла.

— Я отведу вас туда, госпожа, только Его величество сейчас не во дворце. — Во взгляде пажа читалась жалость, что я не ведаю простых вещей. — Его величество сейчас в соборе Парижской Богоматери.

То есть в том просторном сооружении, что высилось на острове Сите недалеко от дворца[27].

— Он рано встал? — осведомилась я.

— Он все время находился там, госпожа. Всю ночь. Его величество часто бывает там, больше, чем во дворце. У принца… у Его величества в соборе имеются покои, в которых он живет.