Меч и его Эсквайр - [13]

– Хм, – только и смог я произнести. – Новая революция начинается с костюма?

– Нет, просто им исчерпывается. Модники или стильники – первые птички готской свободы. Я имею в виду – ласточки во фраках с пластроном: белая грудь, раздвоенный черный хвост. И голуби-дутыши с огроменным жабо во всю грудь и шею. Большего, чем это противостояние, Готии не было дано: в ней сначала наряду со злокозненной Супремой порубили всех мало-мальски ученых монахов, а потом и вообще – из поистине образованных людей практически никто не остался при личном мозговом вместилище. Где тут новорожденной республике на месте удержаться! Я тут однажды по старой памяти на наши с тобой Поля Блаженных заходил – сильно увеличилось тамошнее население за счет безголовых готцев, ой как сильно! Недаром тамошний губернатор Осман, сам родом из Сконда, ради всех них заново скопировал истанбульский Шахи-Майдан и вновь наложил его на окрестности города Парижа.

– И кого в Готию королевским послом выбрали?

– Нашего общего знакомца, главного кардинальского бастарда. А чего? С годами он сделался порядком сухощав, но был еще очень в форме. Скондцы ведь по жизни считались из модников самыми модниками, и из щеголей самыми щеголеватыми. Умеют щапить и басить, как сказали бы в древней Рутении.

– Ну да, в точности как у Пратчетта. Гильдия элегантных дворян – асассинов.

– Не шути так, мой милый. Разве ты сочинял нечто подобное? И разве ты хотя бы помышлял задать убойный алгоритм этому Братству Изящных Дипломатов?

Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия

Мое сердце горит огнем, но в глазах моих – хладный пепел. Лишь одно они видят – те двенадцать самых прекрасных моих лет, когда каждый мой день был наполнен словами и музыкой, красками и звуками не меньше, чем иной месяц. Время, когда я держал обеими руками хрупкую чашу свинцового стекла и пил багряное игристое вино, что выплескивалось из нее через край…

Верная Турайа родила мне двух девочек и еще одного наследника имени.

Захира – никого. Я боялся за ее здоровье. За сердце, что слишком было переполнено любовью, чтобы выдержать еще и родовые муки. За легкие, которые дышали бы одной кровью, если бы кислое кобылье молоко от могучих дочерей покойного Черныша не убивало в них заразы. За нежность нашей любви, такой для всех очевидной и в то же время такой стыдливой, такой потаенной.

А Бахира тем временем расцветала как весна, тайным образом заключенная в ее имени. Тело ее в десять лет казалось уже девичьим: нет, скорее отроческим. Ибо то, что ей не дали – из-за моих опасений – священные блудницы, она с лихвой брала от моих юных учеников из Братства Чистоты: и их телесные упражнения, обращающие мышцы в струнные жилы, и краткие притчи, выворачивающие мир – или хотя бы наши мысли – наизнанку.

И при всем своем мальчишестве моя средняя дочка была хороша необычайно. Как говорят франзонские гальярды, рот ее был точно лук, нос – как стрела на его тетиве, глаза – два горных озера с глубокой чистой водой, щеки – яблоки, исцелованные солнцем. Вестфольдские скальды назвали бы ее стан гибким древом янтарных браслетов, светлую пену кудрей – одеянием слуг могучей Ран, богини моря, походку – прекраснейшей висой лучшего из них самих.

Бахира, едва удерживая равновесие, стояла на грани начала жизни, Захира – на грани ее конца.

И в этот год позвали меня мои старшие мастера. Сейфулла, изрядно одряхлевший, но еще бодрый, был среди них.

– Мы посылаем тебя, Арман Шпинель Фрайбуржец, на родину, – сказал он. – Не совсем туда, но навестить родителей тебе будет дозволено и даже рекомендовано.

Я кивнул:

– Что – же – я присягал. Однако понимает ли Братство, что здесь я оставляю неразвязанные узлы?

– Узлы подождут, пока ты не сумеешь разрубить их, – ответил другой мой Учитель.

– Разве не понимаешь ты, – примирительно добавил Сейфи, – что преходящая печаль твоей младшей супруги может быть для нее даже целительнее вечной радости?

– Тем более, что ты будешь отсутствовать недолго, – продолжил третий Учитель. – Мы посылаем тебя с визитом чести в Готию, а затем – с визитом вежливости к молодому королю Франзонии, который со скорбью глядит на уничижение венца готских царей.

– Какова будет моя задача там?

– Внешняя – очаровывать. То, что будет скрытым, батин , ты поймешь сам.

Разумеется, Скондия всегда имела свои интересы в Готии, а более того – в своем любимом вскормленнике Ортосе, который несколько лет назад был провозглашен королем, но пока еще не принимал короны, ибо это было чревато недюжинным испытанием – наподобие Суда Божия.

Итак, я попрощался с домашними, был облизан всеми малыми детишками, крепко обнял Турайю, Захире лишь осмелился с некоторой робостью пожать руки – она понимала в моих делах куда более меня самого, могу поклясться! Бахира показалась мне еще более невозмутимой, чем ее мать: такая юная, такая напряженно-тонкая! И вот что она мне сказала:

– Лелу Захира боится тебя не дождаться, дэди Арм. Но она дождется, я знаю. Мне о том сказали сестры.

Вот даже как? Это признание вошло в мою мысль далеко не сразу, а дойдя – почти ужаснуло. Да, безусловно, моя дочь ходит к Энунне – по крайней мере, за предсказаниями судьбы. И ходит не как обычная просительница.