MCM - [19]
— Прекрасная память!
— Не особо. Просто недавно в кабаке обсуждали, слой чьих имён покрывает улицы.
— Что ж, лучшей подсказки, чем таковое описание, не найти.
— Да. Так или иначе, если усреднить по всему семейству, то получим, что стрелки сходятся на площади в честь чиновника. А это значит…
— А это значит, что бюрократия и послужит часовым механизмом. Красота какая.
— И вполне сходится с тем кавардаком, что от рождения бичует Импереспублику. Разве что нынешнее правительство наконец-то вселяет хоть какие-то надежды. Сплав кабинета любопытный, ему только на воле лидера и продержаться бы.
Энрико только сейчас заметил, что Мартин так и застыл в той позе — несколько подавшись вперёд, подобно персонажам с карикатур на злободневные темы, и с прижатым к бумаге ташенуром.
— А знаешь, что мы не учли в пылу измышлений? При ориентировании на местности двенадцать часов полагается принимать за юг.
— Но тогда мы будем иметь дело с чем-то вроде, если усреднить, шести часов и двадцати трёх минут, а 6:23 представляют для меня уже какие-то совершенно незнакомые библейские глубины. Да и без них ничего подходящего припомнить не могу, — и жестом сокрушения вывел себя из эксцентричной позы.
Последний взгляд на часы — и впору собираться. Вот уже топчут они лестницу, здороваются с кем-то из безынтересных соседей, спускаются на первый этаж, выныривают на улицу — и обратно примагничиваются к дому, чтобы впитать в себя заряд из кофейных чашек и смазанных конфитюром рогаликов. Теперь можно и на выставку. «К молотку», — как выразился Мартин. Энрико предложил добраться до площади Согласия омнибусом. Так они и поступили, по пути миновав Бурбонский дворец, искорёженный несуразно смотрящимся на нём наполеоновским портиком-намордником. Площадь Согласия также произвела на Мартина негативное впечатление. Подлинным пространством подавления счёл её, и эффект бы только аккумулировался, будь она окружена домами со всех сторон, а так — её энергия гасилась мягкой, но явно недостаточной декоративной зеленью и отводными каналами рю Руаяль и пон де ля Конкор, где поступающие токи либо стекали с моста, рассеиваясь в водах, либо — избери они другое направление — процеживались и трансформировались в здании более многострадальном, чем только что виденный Бурбонский дворец, то есть в Мадлен, фасады которых, по задумке, срифмовывались. Пале Бурбон хоть и перестраивали, но ему ни разу не угрожали превращением в вокзал; до чего зло и пакостно, словно экстраполируя и переворачивая католический образ Марии Магдалины: из места сакрального, места единения — в проходной двор.
Откуда эта мрачная энергия? От Луксорского обелиска, разделённого со своим близнецом. От него буквально веяло пустотой, а утраченный пирамидион заставил Мартина почти что увидеть, как в воздухе, вопреки гравитации, висит точка, которая и производит тёмные флуктуации. И наверняка сейчас по ту сторону Средиземного моря над парным обелиском находится такой же комок, также производящий нечто, и оба они откликаются на состояния друг друга, уравновешивают их и перенимают. И можно утверждать, что состояния эти описываются не только отталкивающими чертами, но и притягивающе-заряжающими. Тот, кто устанавливал обелиск на площади в центре города, как будто это чувствовал и сам, а потому и выбрал подобное размещение: потоки через центральную площадь должны быть многочисленны, но и быстры, здесь не должен скапливаться народ, он должен перемещаться дальше — такой вот контроль. Однако Мартин был способен почувствовать лишь то, что испытывал сейчас, а потому предпочёл более не задерживаться, ретируясь к выставочному входу № 1.
А вход и впрямь был похож на затейливый кокошник. Разве что с Марианной или её эквивалентом на вершине и двумя маяками по бокам. Энрико также обратил внимание на тот факт, что сея арка трёхнога, в то время как Эффелева башня, служившая входом предыдущей Выставки, — о четырёх ногах, но на том он и закончил, не продолжив высказывание каким-либо выводом.
И вновь барьеры, и вновь фильтры в виде ни много ни мало двух рядов пропуска: продажи билетов и их — пытался подобрать Мартин термин — безотлагательной консуммации.
— О, — едва не забыл Энрико, — возьми это. Только, прошу тебя, не повторяй утреннего опыта, смилуйся над вскипевшим мозгом!
— Я, конечно, постараюсь по старой дружбе, но что это?
— Bons-ticket… В общем, да, боны-билеты. Новое слово в любимом финансовом инструменте последней полусотни лет. Обеспеченный обмен на обычные разовые билеты или возможность получить скидку на платные услуги и аттракционы на территории Выставки, а также — для обитателей регионов — на проезд к выставке по железной дороге. В целом, неплохое вложение.
— То есть, несмотря на «Панаму», люди снова готовы довериться этой системе?
— Предшествовавший Суэц же и вправду удался, да и османовские bons de délégation[16] поспособствовали реализации градостроительных планов.
— Стало быть, устроители выставки решили обратиться непосредственно к тем, для кого она и предназначена, и их вложениями обеспечить их же предстоящее развлечение?
— Но ты учти, что предыдущие экспозиции были больше для профессионалов и специалистов. Эта же, по задумке, более открыта, праздник труда и труд празднества… Да, даже несмотря на то, что ты видел на входе.
Эта книга – увлекательное путешествие через культурные слои, предшествовавшие интернету. Перед читателем предстает масштабная картина: идеи русских космистов перемежаются с инсайтами калифорнийских хиппи, эксперименты с телепатией инициируют народную дипломатию и телемосты, а военные разработки Пентагона помогают создать единую компьютерную сеть. Это захватывающая история о том, как мечты о жизни без границ – географических, политических, телесных – привели человека в идеальный мир бесконечной коммуникации. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Средневековая Восточная Европа… Русь и Хазария – соседство и непримиримая вражда, закончившаяся разрушением Хазарского каганата. Как они выстраивали отношения? Почему одна страна победила, а вторая – проиграла и после проигрыша навсегда исчезла? Одна из самых таинственных и неразрешимых загадок нашего прошлого. Над ее разгадкой бьются лучшие умы, но ученые так и не договорились, какое же мнение своих коллег считать общепринятым.
Его появление в середине XVIII века в светских салонах Вены, Парижа и Санкт-Петербурга породило миф о графе Сен-Жермене. Повсюду о нем ходили невероятные слухи: ему больше трех тысяч лет, он был знаком с самим Иисусом Христом, умеет делать алмазы и становиться невидимым.Приверженцы Сен-Жермена считают, что он был человеком, наделенным сверхъестественными способностями, обладателем высших тайн и эликсира бессмертия.Многочисленные хулители представляют его как удачливого прохвоста, третьесортного алхимика, самозванца и шарлатана.Кто же был этот человек, принятый государями Франции, Германии и России?
Его звали Исмаэль Мейанотте, и он был сыном португальского еврея, осужденного на смерть инквизицией. Католический священник, взявший на воспитание сироту, назвал его Висенте де ла Фей. Именно под этим именем юноша похитил шкатулку с драгоценностями, среди которых были пятнадцать крупных изумрудов из дворца вице-короля Мексики. Позже этот человек будет носить множество имен, самое известное из которых Сен-Жермен.Приверженцы Сен-Жермена считают, что он был человеком, наделенным сверхъестественными способностями, обладателем высших тайн и эликсира бессмертия.
Дальневосточный читатель уже знаком с первым изданием книги писателя Эдуарда Маципуло (Э. Петров «Паруса в океане») об отважных финикийских мореходах, которые совершали беспримерные по тем временам плавания к Оловянным островам (Англии), достигали янтарных берегов Балтийского моря, а в 600 г. до н. э. (об этом подвиге и повествуется в книге) по поручению фараона Нехо обогнули Африку в западном направлении и спустя три года вернулись на родину через Гибралтарский пролив. В данное издание автор внес некоторые добавления и изменения.
Охотник по имени Твердая Рука всегда приходит на помощь тем, кто в опасности: он готов один сразиться с отрядом степных пиратов, спасти девушку от когтей ягуара, защитить честного человека от мошенника и убийцы. Ежедневно соприкасаясь с жестокими нравами прерии, он сохранил свое честное имя незапятнанным.