Мазохизм: Юнгианский взгляд - [32]

Однажды она рассказала сон, в котором ее свекровь выступала в роли «мученицы». В этом сне свекровь громко и вызывающе жаловалась сновидице. Та сразу приходила в ярость и начинала кричать: «Перестань строить из себя мученицу!» Впервые моя пациентка действительно проснулась и услышала себя; она рассказала мне о том, что во сне свекровь жаловалась именно на то, на что жаловалась и она — потому-то в своем сне она и смогла услышать голос свекрови. Это была исповедь, болезненное осознание и унизительное признание в том, что все это время она была мученицей.

Этот сон и признание не решили ее проблем, но дали ей возможность начать переход от фантазии мученицы к более глубинному (и более мазохистскому) переживанию. Она стала страдать более открыто, принимая боль и удовольствие от подчинения унизительным ограничениям, самообману, ребячливости и беспомощности. Постепенно она стала способна к состраданию, к ощущению боли и скорби, а также приобрела некоторую мудрость, более тонкое чувство юмора, не знакомую ей ранее радость открытия, свидетельствующую о начале исцеления.

Переход от мученичества к мазохизму — это и переход от вины к стыду. Вину и стыд можно определить и обозначить концептуально, но практически границу между ними различить очень трудно.

Вина появляется там, где существует закон; стыд появляется с момента осознания превосходящей Эго самости. Вина оперирует понятиями «хорошо» и «плохо», «преступление» и «наказание», «греховность» и «очищение». Неблаговидное деяние имеет альтернативу — возможность хорошего поступка; вина — возможность очищения или исправления в результате волевого акта. Таким образом, вина лежит в сфере Эго, вызывая его инфляцию чрезмерностью неудачи и преувеличенной возможностью очищения. Часто патологически виноватое Эго покрывает Эго, подверженное инфляции. Не всегда легко распознать внутренее побуждение, действующее при ощущении вины. Но иногда во внезапном озарении самоосознания или испытывая чувство вины к другому человеку, мы возвращаемся к исходным предпосылкам. Тогда наши формулировки могут оказаться потрясающе ясными: «Все, к чему я прикоснусь, превращается в дерьмо», — это утверждение является зеркальным отражением другого: «Все, к чему я прикоснусь, превращается в золото».

Мученики виноваты постоянно. Наверное, их самый общий рефрен такой: «Почему я?» или «Чем же я это заслужил?» При этом редко встречаются искренние вопросы, ибо в то же время мученик отрицает свою вину, проецируя ее на других: «Это вы заставили меня чувствовать себя виноватым!» или «Если бы только он мог видеть, что он со мной делает!»

Скрытый смысл этих вопросов, а также окружающая мученика аура «слабости» вызывают у нас предположение, что он — противник слабый. Вместе с тем реальная конфронтация с ним позволяет понять его настоящую позицию. Шаг в сторону от симпатии или согласия — и он сразу становится героем или антигероем, готовым сражаться, защищая себя до конца. Самый виноватый или самая большая жертва обретает сомнительные лавры.

Подход, реализуемый через Эго, и в терапевтических, и в других отношениях может быть полезным, но только в определенной мере: такой подход вовлекает Эго в борьбу и время от времени ставит мученика на колени, чтобы он задумался о своих истинных грехах и влечениях, а затем снова ставит его на ноги, чтобы научить защищаться в «честной» борьбе. Тот истекает кровью, но не сгибается. Такой активный подход может изменить поведение, но не обязательно изменяет видение. В каком-то смысле мученика избавляют от комплекса преследования, заставляя Эго сопротивляться — занимать защитную позицию, которая, как правило, вызывает возрастание чувства преследования.

Следуя по порочному кругу бесконечных дебатов и споров о том, кто является жертвой и кто виноват, зачем человек лжет и каковы «правильные» методы ведения борьбы, можно попытаться добраться до личности, скрытой под рыцарским панцирем, до парадоксальной правды ее бытия.

Более глубокое средство, помогающее преодолеть чувство вины, заключается не в очищении человека и даже не в его прощении, а в осознании архетипических паттернов, в плену которых он оказался. Тогда возникает вопрос: «Кто находится у меня внутри, какой архетип движет мной в том или ином направлении, развивая мое мировоззрение?»

Изучая феномен мазохизма, теоретики много внимания уделяли вине, вполне естественно связывая ее с наказанием. В таком случае мазохизм принимает оттенок законности, и его нормы и штрафные санкции указываются в мазохистском «контракте». Однако этот мазохистский контракт также является фантазией ограничения, сжатия и уменьшения. Патологическая вина, подверженное инфляции Эго («Все это случилось из-за меня!») — это отрицание ограниченного Эго, находящегося в подчинении у стыда. Это не вина мученика, а стыд мазохиста, который уходит от того, что человек делает, к тому, кто он есть. Таким образом, стыд при мазохизме не дает умереть ощущению психологической и религиозной цели.

Стыд относится к сфере души человека и не позволяет ему как-то с ним справиться; он постоянно ощущает неполноценность, невозможность очиститься (а также установить справедливость). Это постоянное ощущение недостаточности, неполноценности, которое нельзя изменить или исправить только посредством деятельности Эго. Никакая сила воли и никакие молитвы и даже страдания не сотворят чуда. В силу самой своей природы, своего «естественного состояния» душа никогда не бывает завершенной, и чем ближе она к завершенности, тем более очевидны существующие в ней лакуны. Переживание душой своей незавершенности и темноты как раз и является переживанием стыда. Вина — это моральное и юридическое понятие; стыд относится к религиозному переживанию психики.