Маздак - [30]

«Зем–зем» дразнили арийских магов за их шуршащие молитвы. И песчаного варана, шуршащего и шипящего в колючей траве, называли зем–зем. Ровным кругом стояли азаты, и красные угли тлели в спокойных глазах. К растению, из которого производят «Напиток Жизни» — хайям, обращался маг… «Первое твое изготовление я прославляю словом, о мудрый, когда жрец берет ветви… Я прославляю и облако и дождь, которые дают расти твоему телу на вершинах гор. Я прославляю высокие горы, на которых ты вырос, Хайям! Я прославляю землю широкую, обширную, производительную, безграничную, твою мать, Хайям праведный. Я прославляю поле земли, где ты растешь, благовонный, и маздаическим ростом растешь, Хайям, на горе. И чтобы ты вырос по пути птиц, и был явно источником праведности. Расти моим словом, по всем стволам, по всем ветвям, по всем сучьям!..»[4]

Маг вложил прутья в чашу, брызнул на огонь, на людей. Чашу передали по кругу, и каждый по очереди пригубил из нее…

«Малейшего выжимания Хайяма, малейшего прославления Хайяма, малейшего вкушения Хайяма достаточно для уничтожения тысячи злых духов. Изгоняется осквернение из того дома, куда его привезут, где его прославляют, Хайяма целебного, явную силу его и пребывание его в селении. Ибо все другие напитки сопровождаются дайвом — дьяволом гнева страшным, но то питье, что от Хайяма, сопровождается праведностью возвышающей: радостно увеселяет сок Хайяма…»

Снова побрызгал маг, и чаша прошла круг. Безостановочно шелестели молитвы…

«Спросил Заратуштр Аурамазду: «Аурамазда, дух святейший, творец миров телесных! Кому из людей ты впервые открылся, кроме меня, Заратуштра? Кого ты учил вере арийской, заратуштрийской?» Сказал Аурамазда: «Иима–Джамшида прекрасного…»

И Иим выступил к светилам навстречу пути солнца. Он толкнул эту землю золотой палкой и ударил ее рожном, так говоря: милая, святая Арамати–земля, выдвинься, раздвинься, кормилица животных, скота и людей! И Иим раздвинул эту землю на одну треть больше того, чем она прежде была. Там нашли обиталище животные, скот и люди, по своему удовольствию и желанию, каково бы ни было желание каждого… Собрание устроил тогда создатель Аурамазда с небесными азатами в знаменитой родине арийцев на доброй реке Датье… Да не будет там ни спорливости, ни наветливости, ни невежливости, ни неверия, ни бедности, ни обмана, ни низкого роста, ни уродливости, ни выломанных зубов, ни чрезмерного тела, и никакого из других пятен, которые есть тавро Ахримана, на людей наложенное…

И сказал Аурамазда: «Молись ты, Заратуштр, доброй вере маздаяснической…» Речь мою исполнил Заратуштр, говоря: «Молюсь, Аурамазда, творец праведного творения. Молюсь Митре, имеющему широкие пастбища, носящему отличное оружие. Молюсь святой молитве чрезвычайно славной; молюсь самосозданному небосводу, беспредельному времени, воздуху, действующему на высоте. Молюсь ветру сильному, сотворенному Маздою…»

Авраам вначале ничего не понимал. Обе жены Исфандиара сели к ужину вместе с мужчинами и сняли покрывала. Брови у них были соединены широкой темной линией, но лица не были крашены, как у городских. Старшая сидела спокойно и строго, не опуская красивых темно–золотистых глаз. Младшая, лет пятнадцати, круглолицая и крепкая, краснела всякий раз и так и не подняла глаз…

Он совсем забыл об этом. Только когда Исфандиар с факелом проводил Фархад–гусана в гостевую комнату, вспомнил он арийские правила. Аврааму постелили на тахте против входа, и он все видел.

— Какая женщина в этом доме пришлась по тебе, Фархад–гусан? — с тихой торжественностью спросил сотник Исфандиар, став у входа и держа факел в вытянутой руке.

— Ты лучше меня это знаешь, Исфандиар–лев! — так же торжественно ответил из комнаты Фархад–гусан.

Сотник Исфандиар ушел и вернулся уже без факела, ведя за руку завернутую в покрывало фигуру. По росту Авраам определил, что это — младшая, круглолицая. Они остановились перед занавешенным входом…

— Ты поел хлеб в моем доме, — сказал Исфандиар. — Возьми необходимую тебе на ночь женщину…

— Согласна ли женщина? — спросил Фархад–гусан.

— Да, она согласна, — ответил Исфандиар.

Завеса приоткрылась, и белое покрывало скрылось за ней. Исфандиар повернулся и пошел на женскую половину дома. Авраам лежал и смотрел на звезды…

Было жарко. Он открыл глаза, и солнце ослепило его. Авраам встал, отер пот. Никого не было во дворе. Только рыжий конь его стоял, привязанный к столбу. Неужели спят еще?..

Грубошерстная ковровая завеса гостевой комнаты была откинута. Он подошел, посмотрел: никого там не было. Даже на женской половине были отброшены завесы. Он быстро сполоснулся из стоявшего у тахты кумгана, свернул белое домотканое полотно, на котором спал. Потом решил выглянуть на улицу. Ворота были лишь притворены…

Вчерашний мальчик–аншахрик ехал мимо на осле с перевернутыми через седло кувшинами в плетеной суме. Он махнул рукой куда–то в долину:

— Они там.

Авраам вернулся, оседлал коня и поехал за мальчиком. Осел дробно трусил по пыльной дороге, и нельзя никак было подобрать шаг коня. Но ехать далеко не пришлось. Мальчик показал острой палочкой туда, где горы ближе всего подходили к селению. В низинках между холмами виднелись люди. Авраам толкнул коня…