Маздак - [2]

Только не в прорву ли сыплется византийское золото? По договору с персами империя должна платить им ежегодно за охрану кавказских перевалов. Прорвавшись через хребет, гунны всегда могут повернуть вдоль Понта в империю. Случалось, чуть ли не до Константинополя докатывались они, оставляя после себя жесткий навоз и головешки. А персы ослаблены безмерно. Тот же Пероз семь лет назад снова предпринял войну в Туране, и до сих пор никто не знает, где упокоились его кости. Четыре года потом правил персами Валарш — слабовольный брат Пероза. Он принялся заигрывать с голодной чернью, и знать ослепила его, лишив тем самым права престола. Теперь на персидском троне совсем юный царь — сын буйного Пероза. Известно, что он был заложником за отца у белых гуннов, в Туране…

Главная задача посольства — выяснить, насколько слабы персы. Способен ли новый царь царей выделить сейчас армию по цене? Кому придется меньше платить: персам — за охрану перевалов, или гуннам — за то, чтобы не сворачивали в империю и грабили только персидскую Армению? И потом: не рухнет ли от всего этого государство персов, обнажив для гуннов Восток империи?..

Совсем уж некстати появилась вдруг пышнотелая императрица Ариадна, улыбнулась сенатору. Или нет, не ему, а здоровенному силенциарию Анастасию, который всегда рядом с Урвикием. Что же, исавриец пьет как язычник, а императрица еще полна страстей. Умом и телом пошла она в свою мать — вдовствующую императрицу Верину. Если так, то не мешало бы поберечься императору Зенону…

Снова тоскливо, из–под земли рычат трубы. Сенатор открывает глаза… Необычное сочетание покоряет волю: зеркальный дворец в черной оправе площади. Какая дьявольская душа придумала это?!..

Закончилось первое «Время Уважения», и они идут: впереди сенатор, а сзади десять ромейских патрициев с голубыми и зелеными партийными повязками у ножен мечей.

Сенатор, хоть и впервые в Ктесифоне, все знает об этом дворце. Парадная стена его облицована плитами зеркального серебра. Каждую ночь накануне последнего — пятого — дня персидской недели их натирают белым евфратским песком. Блеск и грандиозность формы необходимы языческому царю для управления. Но вот когда константинопольские барышники начинают строить дома выше сирийских пальм и разукрашивают их, как господь бог глупую птицу павлина, людей со вкусом тошнит…

Все же правильно, что император включил в посольство торгашей из «зеленых». Речь здесь пойдет о деньгах, а не об умении красиво вытереть нос. У «зеленых» в столице персов больше знакомых. Базары в Константинополе расцвечены персидской парчой. А у эрандиперпата — начальника царской канцелярии, который встречал их вчера, сапоги точно такие же, как у сенатора. Даже кисточки на голенищах у перса — по последней византийской моде…

Дворцовая арка в кольце серебра наливается тяжелым красным огнем. Солнечная стена расходится в стороны, растворяя небо и землю. Пятью поясами врезаны в стену гигантские ниши, и каждая отражает собственное солнце… Сенатор чувствует свою хромоту. Он вспоминает лицо персидского лучника, метнувшего когда–то стрелу ему в правую ногу. Это было давно, еще при Перозе. Как бешеный пес метался огнепоклонник со своими «бессмертными» по всему Востоку, залетая и в пределы империи. Бог и послал тогда желтых гуннов на ум императору Зенону. А путь гуннам через Аланские ворота в персидскую Армению показывал с божьей помощью он, сенатор Агафий Кратисфен. Потому и разорвала стрела сухожилие на ноге, что вместо надежного ромейского сапога с железными пластинами был на ней гуннский кожаный чулок…

Нельзя хромать. Кривые, слепые, горбатые не оскверняют этого дворца. Блаженному царю Валаршу, брату Пероза, не из мести прокололи тут зрачки три года назад. Просто не нужен он стал на престоле, а формальных изъянов не имел. Царь персов должен быть чист телом, пропорционален членами и способен покрывать женщину. Телесное уродство, по их мнению, искажает мысли. И люди, на которых смотрит он, не должны быть безобразны. Сенатор ступает теперь ровно, размеренно… Никто почему–то не рассказывал ему об этом дьявольском свете внутри дворца. Отсюда, с солнца, ничего не видно. Только холодная красная глубина без звука и мерцания. Мертвой радугой перевешивается арка с одного конца земли на другой…

Опять низкий беспощадный рык рвется из–под каменных плит. Нет сил больше слушать его, а он не кончается, долгий, звериный. И запах — сладкий, с дымом и кровью…

Тишина еще хуже. «Время Уважения» не имеет конца. Они стоят уже под аркой, в багровом тумане. Солнце осталось сзади, и глаза различают все дальше. Вот они, трубы, — на высоких подставках, мощные, уходящие под самый верх арки. У начала каждой трубы — мехи и безмолвные синие рабы возле них. Звук ударяет из широких жерл в потолок, сотрясает каменный пол и потом извергается в мир всем этим бездонным залом. Дворец царя персов днем и ночью открыт вселенной, только в глубине его тяжелая ковровая завеса. От нее этот адский свет, ровно отраженный по стенам и потолку листовым серебром…

Зал быстро светлеет. Крылатые курильницы отделяются от стен. В глазах бронзовых чудищ — рубины, из сжатых пастей струится розовый дымок. Неподвижны гирканские лучники из гвардии «бессмертных». Два безмолвных ряда их уходят вдаль, до самой завесы. Через весь зал ползут отсюда на животе посланники малых царей. Но император Нового Рима признается сейчас богом и братом этого перса за красной завесой. Поэтому лишь белое полотно натягивают на губы патрициям, чтобы не смешивалось их дыхание с дыханием царя. Два писца–диперана делают знаки — слева и справа. Голые эфиопы нажимают ручки мехов, и трубы ревут. Сейчас хоть можно видеть, как опадают мехи…